Звезда Пигаля (Мария Глебова-Семенова) - [5]

В декабре 1911 года, сразу после провозглашения независимости Монголии от Китая, Семенов со своим полком поддержал монголов в столкновениях с китайским гарнизоном столицы, города Урги, однако русский консул посчитал, что это может быть расценено как нарушение нейтралитета России, и Семенов был отозван из Урги. Путь до Троицкосавска, где стоял его полк — 335 верст, — он покрыл за двадцать шесть часов непрерывного галопа. Погодка в декабре — минус 45 градусов… Григорий Михайлович едва не угодил под суд за самоуправство в Урге, однако был всего лишь переведен в 1-й Нерчинский полк, отправленный на Западный фронт Первой мировой войны.

В ноябре 1914 года прусские уланы, налетев на штаб полка, захватили его знамя. Возвращавшийся из разведки со своей полусотней, Семенов случайно наткнулся на них, развернул казаков в цепь, повел в атаку на врага (улан было вдвое больше, чем казаков) и отбил полковое знамя, за что получил Георгиевский орден 4-й степени. Через три недели казаки под командованием Семенова отбили у немцев большой обоз и взяли в плен двух подполковников. Григорий Михайлович получил Золотое Георгиевское оружие и был награжден орденом Св. Владимира 3-й степени.

В июне 1917 года есаул Семенов по приказу Временного правительства прибыл в Петроград. Понаблюдав воцарившееся безвластие, встревоженный активностью большевистских агитаторов в столице, он предложил полковнику Муравьеву, командующему добровольческими частями, арестовать членов Петроградского совета как агентов вражеской страны, немедленно судить их военно-полевым судом и тут же привести приговор в исполнение. Затем, если потребуется, арестовать Временное правительство и от имени народа просить верховного главнокомандующего — генерала от кавалерии Брусилова — стать диктатором.

Муравьев доложил о плане Брусилову, но тот отказался от его осуществления. Как подумаешь, что история России могла бы пойти совершенно другим путем… Но не пошла.

Семенов отбыл в Иркутск с мандатом комиссара Временного правительства сформировать монголо-бурятскую часть. Но раньше, чем он приступил к работе, пришло известие о том, что власть в России переменилась.

Ненависть Семенова к большевикам, возникшая еще в Петрограде, ничуть не уменьшилась после этого известия. Он решил начать свою собственную войну с ненавистным племенем.

На станции Маньчжурия находился большевистский гарнизон. Семенов убедил начальника станции предоставить свободный эшелон в тридцать теплушек, оборудованных нарами и печами, и отправить его на станцию Даурия, якобы для того, чтобы загрузить свой «монголо-бурятский полк», которого в действительности и в помине не было. На следующий день ни свет ни заря «полк» прибыл на станцию Маньчжурия. Он состоял из семи человек во главе с войсковым старшиной бароном Унгерном. Никому и в голову не пришло, что полка нет, а состав прибыл почти пустой. Но уже к семи часам русский гарнизон был разоружен семью казаками, посажен в эшелон и в десять утра отправлен в глубь России. Таким образом, под контролем Семенова оказались две станции, где он создал два гарнизона — даурский и маньчжурский, а потом на их основе был собран Особый маньчжурский отряд, который позднее вырос до армии. На станции Даурия Забайкальской железной дороги Семенов организовал штаб и стал походным атаманом Уссурийского казачьего войска.

Однако в те дни, когда Маша Шарабан положила свой голубенький глазок на бравого атамана, его лихие усы порядочно-таки обвисли. Семенов хотел привести свое войско под белые знамена, однако денег платить казакам у него не было. Не было денег даже на корм лошадям, и вопрос стоял так: отряды придется распустить. Не грабить же дацаны![2] Семенов считал себя частью не только русского, но и бурятского народа, а потому святотатство совершить не мог.

Приватные беседы о великих целях, как это меж русскими людьми принято, велись либо за рюмкой чаю, либо за чашкой водки, стало быть, в каком-нибудь кабаке. Станция Даурия заведениями не изобиловала, оттого и собирались спасители Отечества чаще всего в пристанционном ресторанчике, уже названном меж завсегдатаями «Шарабаном» — в честь наиболее часто исполнявшейся тут песенки. Так что Маша была частенько за столик атамана приглашаема, нежно или грубо, в зависимости от его настроения, и, поскольку Господь дал человеку уши для того, чтобы слышать, она волей-неволей нередко становилась слушательницей бесед о том, что стала-де Святая Русь на краешек бездны, а спасти ее может только уссурийское да забайкальское казачество. Да вот же беда — денег нету на сие богоугодное дело!

Тогда в один прекрасный день Маша вдруг вынула из ушей сережки, сняла с шеи цепочку, сдернула с запястья браслетку с камешками чистого голубого цвета — сапфирами, а может, даже и бериллами, в точности как ее глазки! — и брякнула все на стол перед Семеновым.

— Примите, господин атаман, мое пожертвование! — воскликнула она, блестя глазами, полными слез — то ли от умиления высокой минутою, то ли от запоздалой жалости к заработанным тяжким трудом, столь бережно хранимым побрякушкам, с которыми — Маша это прекрасно знала! — она расстается навсегда. — На великое дело, на защиту Руси жертвую. Примите, не обидьте сироту отказом и сами не обижайтесь, что скуден дар мой. Все отдаю, что имею!