Звезда мореплавателя - [4]
Магеллан взял письма и начал читать. Я с удовольствием заметил, что читал он бегло — редкостное свойство для португальского дворянина, тем более моряка. Вокруг шумел порт, орали ослы; матросы, не обращая на меня внимания, перекатывали бочонки у наших ног; юнга, сложив губы гармошкой, с необычайной внимательностью рассматривал мои мавританские ножны, а я стоял и ждал слов, решающих судьбу.
— Нет, — сказал Магеллан, осторожно сворачивая последний лист. — Нет, сеньор Викорати, я не возьму вас с собой. Экипаж укомплектован, не осталось ни одного места. Прошу извинить, сеньор, ждут дела. — Он чинно склонил голову, прощаясь, и впервые посмотрел мне прямо в глаза.
Я вздрогнул под его взглядом. Он посмотрел как толкнул, как отодвинул глазами. Глаза были небольшие, густо-коричневые. И жила в его взгляде, кроме удальства и дерзости, частых у португальцев, такая внутренняя сила, что взгляд ощущался как физическое давление. Командор смотрел так несколько мгновений, потом, отвернувшись, потянулся к бочонку.
Ночью я долго бродил по узким севильским улицам и бранил себя всеми словами, какие знал. Теперь-то я, кажется, начинал понимать, почему испанский король и даже сам Хуан де Фонсека[20], ведавший заокеанскими плаваниями, хитроумнейший, коварный и осторожный, сразу же предпочли португальца своим, испанским мореходам. Этому человеку достаточно было заглянуть в глаза. Нечто гораздо более убедительное, чем слово и мысль, стояло за тем, о чем он говорил. Чувствовалось, что перед тобой вождь, воитель и капитан, как говорится, от бога. И если он дерзает, то все святые будут на его стороне и провидение одарит его удачей там, где усилия других бессмысленны и недостойны.
Мимо меня несколько раз прошла ночная стража — тускло блеснули под луной алебарды. Порой впереди звучала гитара и слышались звуки серенады, но я тотчас же сворачивал в сторону. В иное время ночная жизнь знаменитого испанского города взывала бы к моему любопытству, однако сейчас мне было не до нее.
Теперь я еще больше хотел плыть именно в это плавание, именно с этим командором, единственный взгляд которого уверил меня в правоте его.
Капитан, собирающийся совершить то, что не удалось другим водителям армад, спеша к возвышенной цели, не считает зазорным тем не менее надеть парусиновую блузу, не гнушается лично проверить муку… Я уже догадывался, почему незнатный моряк стал причиной королевских распрей. Они угадывают силу и возможности Магеллана и, желая использовать их для своей выгоды, одновременно гневаются, что его нельзя покорить или унизить.
Рекомендации мне повредили: командор слишком много знает о жизни, чтобы слушать красивые фразы. Конечно, мои покровители могли бы обратиться к самому королю, и королевский приказ ввел бы меня в экипаж. Но тогда, рассуждал я далее, мне не стать своим и тем более не суметь приблизиться к Магеллану.
Следующим утром я нашел командора на палубе «Виктории», сверявшего счета поставщиков.
— Сеньор капитан-командир, — сказал я слегка дрожащим голосом, стараясь говорить быстро, чтобы меня не могли прервать, — к вам обращается не приказчик Фуггеров или Медичи, не торговый агент и не придворный. Я, Антонио Викорати, человек и рыцарь, хочу увидеть мир и узнать, каков он, и каков я, и зачем мы живем на свете. Я не мореход, но я итальянец, а море у нас, итальянцев, в крови. Вспомните Колумба, сына ткача-суконщика, или Кабота[21], сына торговца. Я знаю языки и обычаи многих стран и, хотя никогда не был в Азии, смогу пригодиться, когда дело дойдет до торговли. Во Флоренции я изучал искусство фехтования и, смею думать, владею мечом и шпагой не так уж плохо. Мне знакомо устройство кулеврин, фальконетов, бомбард и аркебузов[22], однако из арбалета я стреляю точнее. Я, конечно, не осведомлен о всех ваших планах, но то, что я знаю, кажется мне грандиозным. И я никогда себе не прощу, если по неправильности поведения или неумению излагать свои мысли не сумею стать участником вашего плавания. Возьмите меня, сеньор командор! Я не буду обузой, но постараюсь принести пользу — и клянусь вам в этом самим господом!
Пока я говорил, Магеллан смотрел мне в глаза, — как я позже узнал, он всегда старался смотреть именно так, и это не раз оборачивалось для него неприятностями, Мне показалось, что к концу моей речи в его глазах появилась улыбка.
— Да, — сказал он, одним словом перечеркивая свой вчерашний отказ, — Я верю вам, сеньор Викорати.
Мне не пришлось краснеть: слово, данное Магеллану, сдержано. Я не стал обузой и принес пользу. Но если бы я догадался, какой возвышенный и зловещий смысл приобретает моя клятва!
Идите, быстрые послы…
Последние дни перед отплытием слились в памяти воедино. Меня наполняла тревожная приподнятость ожидания. Наступила осень. Севилья шумела свадьбами и базарами. Чуть ли не каждый день свадебные кортежи направлялись к церкви. Крестьяне в грубых рубахах, перехваченных веревками, в плетеных шляпах, прикрывающих от солнца, везли на ослах молодое вино, — глиняные кувшины с высокими ручками свисали с ослиных боков. Погода стояла на редкость ровная, жаркое марево дрожало над Гвадалквивиром. И этим маревом подернуты для меня были те дни.
