Звезда и старуха - [8]

– Сыграю Баха, Сен-Санса, что-нибудь свежее, все мои шлягеры, и получится «коктейль Молотова», вот увидишь!

Так она ненавязчиво дала постановщику понять, что не он правит бал. Тот в ответ осторожно, тактично, на мягких лапах подошел к вопросу о том, что такая уж у него профессия, придется им все придумывать вместе, советоваться, придется… Одетт мгновенно прищемила ему лапы:

– Ты что, не любишь Баха?

Наоборот! Без Баха постановщик вообще не мыслил музыки, он столп, оплот, фундамент всего здания.

– А Сен-Санс тебе чем не угодил?

По правде сказать, Сен-Санс действительно внушал постановщику опасения, вернее не он, а сквернейшие аранжировки его музыки для аккордеона. Однако наш герой снова стал красться на мягких лапах, и Одетт не поняла его намеков.

Возникла еще одна проблема.

– Какого нынешнего автора ты хочешь мне предложить?

Она абсолютно не разбиралась в современной музыке и не скрывала этого. Не знала композиторов – приглашай любого, ей все равно.

– Валяй, лишь бы написал не сложно и не нудно.

Постановщик снова заикнулся о том, что из шлягеров, Баха, Сен-Санса и новой пьесы спектакль не получится. Одетт по-прежнему не понимала, чего еще ему нужно. Из мягких лап показались когти, он осмелился выразить мысль яснее: когда организуешь действо, а не просто концерт, нужно подключить воображение. К примеру, подсказал он, между номерами вы могли бы рассказать о себе. Пусть кроме общеизвестных фактов люди узнают о ваших личных переживаниях. Включим в программу то, что вы любите из классики и новой музыки, но никогда не исполняете на концертах. Говорите о том, чего зачастую не касаетесь, что обычно остается за кадром. Тогда откроются новые грани вашего таланта. Позвольте публике увидеть ваш заповедный сад. И обновленное полотно вашей жизни заиграет яркими красками. Он нарочно сказал: «Полотно». И продолжал с отчаянным безрассудством:

– Поставим мюзикл-автобиографию. Эпос и дневник одновременно!

Бинго! Одетт понравилась его велеречивость: «эпос», «полотно». Она захлопала в ладоши. Отличный постановщик! Ценит ее, уважает. Она согласна. Проект одобрен. Естественно, звезда увидела в нем только то, что хотела. Не заметила ни дневника, ни автобиографии.

Мягкие лапы ступали неслышно, недоразумения накапливались. Ему хотелось, чтобы звезда на склоне лет иначе взглянула на свое прошлое, по-новому увидела себя и рассказала об этом. Полутона, контрасты, нюансы, прозрения, юмор, исповедь, блеск, энергия, глубина, переходы от тонких наблюдений к бурным эмоциям – мощный сверкающий поток музыки и слов сметет, размоет все кастовые границы.

Опомнись, постановщик! Такой Одетт не существует. Разве Солнце занято самоанализом? Нет! Оно просто светит. Одетт вся тут, на поверхности, ее гениальность в том, чтобы играть, играть до конца посреди шума и пестроты, без размышлений, без объяснений!

Как бы то ни было, оба были вполне довольны встречей: они поладили, договорились, каждый нашел то, что искал, к черту недоразумения!

Постановщика, естественно, смущало обилие китча и прочих вкусовых разногласий. Но коль скоро его одолело неистовое желание приблизиться к звездам, отступить он не мог.

Одетт показалось, что постановщик слегка не от мира сего, впрочем, все они такие, чего уж там. Боец по натуре, она всегда любила приключения и опасности, уверенная, что справится и всех победит.

Они отлично подошли друг другу. Решено, авангард с попсой поженятся, ура!

Постановщик и Одетт чокнулись воображаемыми бокалами с шампанским, хотя он не мог больше пить, а она уже давно не пила.

– За наше представление!

Дзинь! Беззвучно. Ведь стекла нет.

Детям любого возраста не обойтись без сказки.

– Пошли, покажу тебе мою коллекцию.

Мемориальный музей достославной Одетт нашел временное пристанище в сарайчике во дворе.

Стемнело, они шли к нему по саду, он вел ее под руку. Между ними уже установилась трогательная дружба. Он помог ей надеть плащ поверх халата. От уличных туфель она отказалась, хотя трава была мокрой после недавнего дождя.

– Мне и в тапках отлично.

На самом деле у бедной старушки болели ноги, и она не носила ничего, кроме мягкой домашней обуви и кроссовок, но постановщик об этом не догадывался. Она и сама забыла о своих недугах. Не стоит на нее наговаривать: Одетт никогда никого не обманывала. Старая, в халате, с больными ногами и вставной челюстью, она твердо верила в собственные силы, талант, возможности, чувствовала себя настоящей звездой. Эта уверенность и нужна была постановщику, так что никто из них не лгал и не передергивал.

Так и надувают пузырь коллективной иллюзии: я верю, ты веришь, мы верим, они верят.

– Сейчас увидишь, сколько всего надарили Одетт. (Опять о себе в третьем лице.) Хочу, чтоб когда-нибудь в моем родном городе устроили настоящий музей. «Музей Одетт» – неплохо придумано, как по-твоему, а?

Вопрос чисто риторический.

– Пока что все хранится в этом сарае. Я бережно складываю сюда все-все подарки. Одетт ценит доброе отношение. Их тут тысячи, да, сарай маловат, но построить новый нельзя, запрещено правилами городского благоустройства… Бюрократы замучили! Аккуратно ставлю картины к картинам, посуду к посуде, безделушки отдельно. Слежу, чтобы раз в неделю здесь пылесосили. Если человек побеспокоился, нашел для тебя подарок, прояви к нему уважение. Некоторые шлют мне посылки. Я расписываюсь в получении и подыскиваю достойное место для нового презента. Хочу, чтобы люди знали: в своем музее Одетт никого не забудет, всех отблагодарит. Я не отвергла ни одного букета, никому никогда не отказала в автографе, в поцелуе. Разве мне жалко, это такая малость! И с подарками также. Каждый берегу, о каждом помню, когда и от кого, во всех подробностях.