Звезда и Крест - [54]
Свершаемое здесь и сейчас таинство евхаристии в первозданной своей простоте и естестве, происходящее всего-то через два столетия с небольшим после Тайной вечери Спасителя и в точности ее повторяющее, словно накрыло Иустину волшебным дождем. Ощущением беспричинного счастья. Радости неизъяснимой. Она улыбалась теперь, как улыбалась и светилась, быть может, только в раннем детстве – без всяческой на то причины, но потому лишь только, что сердце и душа полнятся неземным светом. Много позже из долгих разговоров с дьяконом и епископом уяснит себе Иустина, что свет этот – есть сам Христос, что чудесным образом входит в тебя через это таинство. И настолько милостив, что будет входить в тебя каждый раз с принятием Святых Тайн. Сколько бы ни оскорблял Его человек греховностью своей жизни, сколько бы ни предавал Его, ни распинал Его образ в сердце своем, всякий раз, сподобившись евхаристии, человек будет вознагражден этим светом. И надеждой на будущее спасение. До последнего его дня. Божественное присутствие она старалась хранить с тех пор, словно бесценный дар, неделями и месяцами, покуда голос Христа от внешних, но более внутренних сомнений, помыслов, раздумий не становился все тише. А ему на смену сразу же приходили иные зовы – порочные, греховные. Пост и молитва могли их одолеть. Исповедь и новое причастие.
И вот со дня первого принятия Святых Тайн прошло уже больше года.
Отец ее Едесий, быть может, по причине прежнего своего необузданного язычества, но, скорее всего, по промыслу Божьему настолько крепко привязался душой к Спасителю, настолько истово отдавался молитве, посту и служению, что епископ Анфим возвел его в пресвитеры. Но только пресвитерство его оказалось недолгим. Сам Владыка мира всего через полгода призвал его служить в райских кущах своих. Отошел он ко Господу в полном телесном здравии и рассудке. После вечерней коленопреклоненной молитвы в собственном доме. Во сне.
А вскоре, прямо посреди литургии, в храм вломились солдаты. Демонстративно бряцали оружием. Сквернословили в голос. Харкали кислой слюной на святыни, тщетно стараясь спровоцировать прихожан и от их спокойствия и неколебимости духа распаляясь еще сильнее. Их старший, судя по выговору финикийский наемник, надменно зачитал указ о закрытии христианского храма и запрещении в служении не только пресвитерам и епископам, но даже христианам без всякого чина и звания. Выдавливали прихожан на улицу силой, тесня их щитами, короткими древками копий подталкивая. Ни сосудов для причастия, ни чаш, ни крестов взять не дозволили. Храм опечатали. Стражу поставили. Но ведь сказано же: «ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». Стали служить в домах поначалу, а когда и самые большие из них перестали вмещать верующий люд, отыскалась за городской стеной, в месте диком, в месте тайном тихая пещерка, она и сделалась новым храмом христиан- ским.
…Скользкий взгляд сирийца Иустина впервые почувствовала на себе чуть больше недели тому назад, когда возвращалась с рынка с поклажею свежей окры, моркови, травы ароматной, пользительной, огурцов сочных и глянцевого, еще живого угря в плетеной тростниковой корзине. Юноша смотрел на нее неотступно из-за угла известной на всю округу своими оргиями таверны Леокадии. И от его взгляда холодом обнесло девушку. Прочла про себя молитву спасительную. И вскоре забыла. Однако дня через два вновь споткнулась о взгляд молодого сирийца, входя в город вместе с другими прихожанами после вечерней службы. И хорошо, что была не одна, поскольку в глазах его прочла она куда больше решимости, чем прежде. Куда больше вожделения. Куда больше страсти. Глаза юноши светились нездешним огнем, но не огнем спасительным и кротким, какой она уже научилась различать в людях, но липким и душным, будто полуденный зной пустыни. Губы его вытягивались в улыбке. Слишком приторной, чтобы в чистоту ее можно было поверить. Наутро следующего дня дикой кошкой вынырнул он из тисовых зарослей и прижал ее к теплой кожице старого платана. Иустина вскрикнула от неожиданности. Но тот ладонью зажал ее рот.
– Не кричи, милая Иустина, – прошипел парень, склоняясь близко к ее лицу, – я худого тебе не сделаю. Только выслушай. Умоляю!
А поняв, должно быть, по взгляду ее, что выслушать готова, ладонь убрал, принялся говорить о своей страсти. О том, что, увидав ее всего лишь раз, утерял он покой. Сон нейдет. Рассудок возбужден поиском хотя бы мимолетной встречи. Сердце ноет. И все мысли, все переживания только о ней одной. Сказал, что зовут его Аглаид. Добавил при этом, что из семьи он знатной, зажиточной. Так что в случае, если Иустина соблаговолит, ни в чем нуждаться не будет. Пусть только снизойдет. Обнадежит хотя бы. Но Иустина только сочувственно улыбнулась ему в ответ.
– Мне очень жаль тебя, досточтимый Аглаид, – отвечала она смиренно, – но я отдана другому.
– Другому! – воскликнул юноша, готовый тут же схватиться за короткий свой меч, чтоб вступить в схватку с соперником. – Имя его скажи!
– Жених мой – Христос; Ему я служу и ради Него храню мою чистоту. Он и душу, и тело мое охраняет от всякой скверны.
