Звезда доброй надежды - [158]

Не успел Ульман закончить, как доктор Анкуце сдавленным голосом произнес:

— Кайзер!

— Нет!.. — испуганно воскликнул в то же мгновение Ульман. — Нет, не он…

— И все-таки я готов поклясться, что речь шла о Кайзере…

— Нет, нет, нет!.. — истерично с испугом вскрикивал Ульман, но в его голосе не чувствовалось твердости, и это подтверждало уверенность Анкуце. — Не Кайзер! — кричал Ульман. — Не Кайзер!..

Он вдруг сгорбился, пытаясь найти хоть в глазах слушателей какое-то понимание того невыносимого положения, в которое сам себя поставил. Люди один за другим тяжело поднялись со своих мест, словно им на плечи взвалили еще одну человеческую судьбу. Они постарели еще на одну жизнь. Ночь со всеми непредвиденными обстоятельствами оказалась нелегкой. Им хотелось одновременно отвлечься и узнать развязку этой загадки.

— Значит, не Кайзер? — спросила Иоана. В ее словах прозвучало беспокойство. Не отводя пристального взгляда, она посмотрела на дверь изолятора и тихо спросила: — Доктор Ульман, вы понимаете, как это страшно? Скажите мне честно и правдиво, Кайзер это сделал?

Не успел Ульман сообразить, что на это ответить, как из подвала появилась сестра Наталья Ивановна.

— Я не нашла никакой фотографии, — сообщила она несколько растерянно. — Перерыла все карманы, там ничего не оказалось.

— Да и не могло оказаться, Наталья Ивановна! — положив ей руку на плечо, сказал комиссар. — Извините, что я заставил вас потерять напрасно время.

— Как, Тома Андреевич?

— Фотографии находятся в моей планшетке, Наталья Ивановна. Уже два часа, как они там.

Все удивленно посмотрели на Молдовяну. Ульману, озадаченному резким поворотом дел, показалось, что у него из-под ног уходит земля.

— Тома, — обратилась к мужу оторопевшая Иоана, — что ты хочешь этим сказать?

Комиссар неторопливо раскрыл планшет и вынул оттуда пачку фотографий. Движения его были размеренными, полными внутренней сдержанности и отражающими всю серьезность происходящего, столь потрясающе подействовавшего на присутствующих. Молдовяну показал карточку Ульману.

— Этот ребенок, господин доктор?

— Откуда у вас эта фотография? — спросил едва слышно Ульман, не отрывая глаз от протянутого ему фото.

— Значит, вы узнаете фотографию?

— Да! Это тот самый ребенок.

— И автор фотографии, коллекционер документов — Кайзер, не так ли?

Словно вырывая из себя со сверхчеловеческим трудом звуки, Ульман прошептал:

— Кайзер!

Одна только Наталья Ивановна не сразу поняла, что случилось, хотя материнским инстинктом почувствовала какую-то связь своего собственного несчастья с горем женщины на фотографии. Она склонилась над картонным прямоугольником фотокарточки и сразу же без труда представила себе всю трагедию, о которой присутствующие узнали со слов Ульмана.

Комиссар тепло обнял доктора за опущенные плечи и сказал:

— Не надо. Я все это знал даже до того, когда было принято решение, кому оперировать. Только мне это было известно. Моя жена ничего не знала.

— От кого? — тихо проговорил потрясенный Ульман. — Кто вам смог передать фотографию?

— Мне помог санитар, который его раздевал и подготавливал одежду, к отправке в кладовку. Он нащупал что-то под подкладкой френча. Естественно, из любопытства вскрыл ее и наткнулся на пачку фотографий и фронтовые записки Кайзера. Он принес их мне, подталкиваемый тем же чувством, которое заставило вас облегчить свою душу, не подозревая, что все это уже мне известно.

— Но как вы объясните тот факт, что они сохранились? — спросил взволнованный Иоаким. — Почему он их не сжег?

— Потому что доктор Кайзер по натуре циник. Мне приходилось встречаться здесь с такого рода циниками, которые чувствуют необходимость время от времени демонстрировать свою силу даже в условиях лагеря. Не исключено, что он использовал эти фотографии для подогрева воинственных чувств других. Это его манера продолжать служить Гитлеру. Не имея возможности уничтожать живых, они уничтожают снова уже убитых.

— Кайзер параноик! — вмешался доктор Анкуце. — Классический случай шизофрении.

— Параноик! — презрительно улыбнулся комиссар. — Надеюсь, вы не хотите отнять у него прошлое, найдя его поступку научное определение. Ладно, не стоит! — он коротким жестом остановил его попытку объяснить. — Навязчивая идея некоторых немцев подвергнуть разрушению все, что скроено не на немецкий лад, не относится к психиатрии. Это нечто иное, более тяжкое. Вы устанавливаете причину с клинической точки зрения, я же вижу сущность поступков, которые привели его сюда и которые он, как медик, культивировал с античеловеческим неистовством. А сущность одна — фашизм! Любые другие объяснения мне кажутся бесполезными. — Потом, слегка отстранив Ульмана, он внимательно посмотрел ему в глаза. — Я попросил бы вас, доктор, ответить, если это не трудно вам: Кайзер убил ребенка?

— Он приказал убить его, — ответил мягко Ульман.

— Благодарю! Что ж, это одно и то же.

За спиной комиссара послышались рыдания — спазматический нервный плач с надрывным всхлипыванием. Это было выражение бессильного гнева. Плакала Иоана Молдовяну, которая лежала на руках старой Ивановны как сломленное деревце. Никто не утешал ее. Это было ее право плакать, единственная ее возможность излить всю горечь по поводу жестокости и ничем не объяснимых поступков, которые еще время от времени совершаются на земле.