Звезда - [70]

Горбунов вытер лицо, нащупал на щеке сосульку, отодрал ее и почувствовал легкую боль. Оказывается, его оцарапало во время атаки, и он не заметил этого Он собрал ладонью снег с кирпичей и приложил к щеке. Снег быстро растаял. Лейтенант посмотрел на руку, испачканную кровью, подумал, что щеку надо перевязать, и тотчас забыл об этом.

— Где лейтенант? — прокричал в темноте хриплый голос.

Горбунов узнал Медведовского, командира второго отделения.

— Что там еще? — закричал лейтенант. И только сейчас понял, что он все время кричит, хотя надобности в крике больше не было.

— Товарищ лейтенант, бойцы спрашивают, почему изверги по хатам греются, а мы на морозе топчемся?

— Закрепились? — тихо, сдерживаясь, спросил лейтенант.

— Точно! — прокричал отделенный.

— Что вы кричите? — сказал Горбунов.

— Я не кричу! — крикнул отделенный.

— Закрепились, и ладно! — сказал Горбунов.

Ему было жарко, и, развязав тесемки под подбородком, он поднял наушники шапки. Удивительное состояние злой лихости все еще не покидало его. На секунду у лейтенанта возникла сумасшедшая мысль: не дожидаясь сигнала, броситься со своими людьми в атаку и без чьей-либо помощи овладеть деревней. Озорное чувство, подобное чувству счастливого игрока, удваивающего ставки, подмывало его. Но приказ был приказом, и фронтальная атака укрепленной позиции с теми небольшими силами, которыми он располагал, кончилась бы неудачей.

— Держите наблюдение, — сказал лейтенант. — Думаю, до рассвета мы обогреемся.

Бойцы сбились в тесную кучу. В углу белели их маскировочные халаты. После опустошающего напряжения атаки людям хотелось есть и курить. Они грызли сухари, и огоньки цыгарок пламенели в темноте.

— Он на меня вскинулся, — кричал Луговых, широколицый бородатый полевод из Зауралья, — а у самого от страха винтовка веером ходит! Ну, я не стал дожидаться…

— Я ему вежливо: «Сдавайся, сволочь!», а он за гранатой лезет. «Как вам больше нравится…» говорю…

Двоеглазов не договорил и пожал плечами.

— Стрелил? — крикнул Луговых.

— Если враг не сдается, его уничтожают, — громко сказал Двоеглазов.

— Верно! — закричал Кочесов. — Я сам так делаю.

Массивный, широкоплечий возчик из Баку, он шумно дышал, медленно поводя круглыми, словно пьяными глазами. Перебивая друг друга, солдаты вспоминали бой, в котором так хорошо дрались. Они чувствовали себя счастливыми, потому что были живы и видели, как бегут от них враги. Близость товарищей доставляла им сейчас нескрываемое наслаждение. Общность пережитой опасности и общность удачи удалили все, что в иных условиях могло и не нравиться людям в своих соседях. Они ругались от возбуждения и подшучивали друг над другом, как влюбленные.

Горбунов подозвал к себе сержанта Румянцева. Серое пятно отделилось от стены и переползло по полу. Сержант встал за спиной Горбунова, и, обернувшись, лейтенант увидел черное курносое лицо с узкими смеющимися глазами.

— Спасибо, сержант, — сказал Горбунов. — Вас не задело?

— Живой, — с веселым удивлением ответил Румянцев.

Горбунов, улыбаясь, смотрел на сержанта. Он чувствовал к нему неясную благодарность. Это он, Румянцев, первым подобрался к пулеметному окопу, швырнул туда гранату и, когда уцелевшие немцы бросились наутек, закричал так, что все услышали: «Давай, ребята! Фашисты в наших руках!»

— Живой, — одобрительно повторил Горбунов, словно именно это обстоятельство было главной личной заслугой сержанта. — Ну и молодец!

Румянцеву нравился его командир. Но сейчас он с особенным удовольствием смотрел на скуластый профиль Горбунова, крупный нос его и тонкие губы. В том сопряженном с огромной опасностью деле, которое они вместе совершили, жизнь каждого зависела не только от личного умения или счастья, но и от того, как держались и поступали все остальные. Умелым действиям командира Румянцев приписывал в известной степени и свою личную удачу. Он неловко помолчал, не находя слов, чтобы выразить свое восхищение собеседником.

— Живой, — повторил он еще раз с оттенком признательности.

Лейтенант поручил одному из младших командиров следить, не появится ли в юго-западном направлении красная ракета. Взяв с собой Румянцева, он отправился осматривать школу. В дверях они столкнулись с Машей Рыжовой.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! — сказала Маша тоненьким, полудетским голосом. — Что новенького?

— Да ничего, — сказал Горбунов.

— Насилу добралась до вас, — сказала Маша.

— Она всегда доберется! — закричал Румянцев.

Девушка глубоко вздохнула, сняла шапку и тряхнула спутанными волосами. В лунном неярком свете ее круглое лицо с утонувшими в голубой тени глазами показалось Горбунову необыкновенно красивым. Как и все в подразделении, он гордился своим санинструктором. Но Маша была молодой девушкой, и Горбунов полагал, что к ней можно обратиться с вопросом, который он никогда не задал бы мужчине.

— Не страшно было добираться? — сказал он приветливо.

— Все меня об одном спрашивают! — сказала Маша. — Пространства вокруг много, а я в нем не таксе уж большое место занимаю. Почему пуля именно в меня должна попасть?

— Пуля дура, — ласково сказал лейтенант.

— Правильно! — засмеялся Румянцев.