Звезда - [57]

Только теперь Наташа заметила, что находится в блиндаже разведвзвода пятой батареи. Из-за спины генерала выглядывали лица Топорка и Гайдая. Стоит ли вспоминать старое! Но она не могла не вспомнить сейчас, как однажды санинструктору Крайновой запретили итти в разведку.

— Товарищ генерал, разрешите сказать: против нас двести пятьдесят вторая дивизия! — выпалила Наташа.

И сразу напряжение исчезло с ее лица. Говоря по правде, ей было приятно, что первая работа разведчицы Крайновой состоялась на участке пятой батареи.

— Двести пятьдесят вторая? — оживился комдив. — Было известно, что двести шестидесятая. Да откуда ты знаешь? «Язык»-то без языка.

— Я допросила его до ранения.

— Интересно. Значит, произвели смену частей? Вижу, не зря ты туда ходила…

И генерал приказал, чтобы его немедленно соединили с штабармом.

* * *

В санбате пленного оперировали. На другой день начался допрос.

Петольд Литаст оказался членом организации «Гитлерюгенд». Он пытался представить себя идейным нацистом и доказывал, что им движет жажда славы, а не жажда наживы. Однако это не мешало ему давать показания охотно и многословно. У него была неплохая память. Он был хорошо осведомлен и ориентирован.

— Это не все, что я могу вам сообщить, — сказал Литаст к вечеру первого дня.

— Передайте ему, что допрос будет продолжаться завтра, — сказал офицер, ведущий допрос.

— Это не все, что я могу вам сообщить, — повторил Литаст вечером следующего дня.

На третий день допрос продолжался. Литаст намеренно растягивал ответы. К вечеру все вопросы, интересовавшие командование, были исчерпаны.

— Я так охотно сотрудничаю с вами…

Он закрыл рукою лицо:

— Я уверен, что живу, только пока даю показания.

— Совсем как тысяча и одна ночь, — сказала Наташа. — Но допрос не может продолжаться бесконечно.

— Значит, утром меня убьют?

В его голосе было отчаяние. И гордость и «убеждения» — все отступило сейчас перед простым страхом конца.

— Мы не убиваем пленных, — сказала Наташа.

Литаст протянул руку и схватил ее за госпитальный халат, наброшенный поверх гимнастерки.

— Неужели вы говорите правду?

У входа в палатку она столкнулась с капитаном Гольдиным, который еще вчера приехал на место допроса. Из кармана у него торчал уголок небольшой книжки. «Англо-русский словарь», прочитала Наташа на корешке, и это сразу перенесло ее в далекую студенческую пору.

— Если бы вы знали, как я мало успела! — сказала она. — Я даже вторую часть «Фауста» не кончила. Как раз двадцать второго…

— А я не начал своей диссертации о Шевченко, — отозвался Гольдин.

Наташа сбросила с себя халат:

— Вы свободны? Проводите меня до штаба.

Гольдин снял очки и засунул их в полевую сумку.

Огромные близорукие глаза без очков непривычно щурились.

Стоял тихий, спокойный вечер. Слышалась отдаленная перестрелка. Они шли по узкой лесной тропинке.

— А знаете, я ведь убежден, что Шевченко виделся с Чернышевским. Перед самой войной мне посчастливилось найти такие документы, что…

Он снова вытащил из сумки очки:

— А ведь это очень важно. Совсем по-другому все понимается. Вот когда он жил в Петербурге…

Нагибаясь за растущим у тропинки цветком иван-да-марьи, Наташа снизу, искоса взглянула на своего собеседника. Гольдин говорил, все больше увлекаясь.

Неожиданно он перебил себя:

— Но ведь вот что обидно. Если и убьют такого Петольда, вместе с ним в землю уйдут бредовые арийские «идеи», а им все равно не жить. Ну, а если Петольд убьет меня?

Гольдин даже остановился на секунду — так поразила его эта мысль. Он тревожно смотрел Наташе в лицо. Она молчала.

— А ведь может и так случиться, — тихо сказал Гольдин, не дождавшись ее ответа. — И вот тогда я этого не напишу. И еще хотелось… — Он снова перебил себя: — Да что говорить! Не я один! Столько нужно было сделать каждому из нас! А ведь он, Петольд, рос только для войны…

В голосе Гольдина звучала горечь.

— Но знаете что, — сказала Наташа — если бы вы остались тогда, двадцать второго июня, в библиотеке, все равно ничего вы не поняли бы ни в Шевченко, ни в Чернышевском.

Может, это было сказано слишком сильно и не совсем справедливо, но — странно— Гольдин был с ней на этот раз совершенно согласен.

— Это верно, ведь и они не отсиживались, а воевали. Только имея чистую совесть, можно понять этих людей.

Она снова взглянула на него. Обычная его сутулость была совсем незаметна. Таким она видела его только однажды: во время боев за Грачи.

— Зато когда вы вернетесь с войны…

— Скорей бы! А вы любите моего Тараса? Да? Обязательно приходите на защиту диссертации.

Он приглашал ее совершенно серьезно. Ей показалось, что защита должна состояться на этой неделе.

— Приду обязательно.

Из-под земли выросли холмики штабных блиндажей.

* * *

Раз в неделю разведчики возвращались с нейтрального поля на отдых в расположение наших боевых порядков. О чем только не говорилось у небольшого, чуть тлеющего костра, которому не давали разгораться в полную силу…

Перегабрин приходил в роту читать вслух «подвалы» «Красной звезды». Ревякин рассказывал о том, как трижды бежал из дому в осажденный Мадрид. Попрышкин под градом насмешек остроязыкого Ревякина постигал тайны солдатской кулинарии и вспоминал своего деда — сибирского лесника, убившего на своем веку девятнадцать медведей.