Звезда бегущая - [16]

— Сукин он сын, а не идиот, — поднял чемодан, взялся за ручку, приподнял, прикинул зачем-то его вес Дашниани. — А ты еще в друзьях с ним ходишь.

— Я? — удивился Кодзев.

С Пикулевым Кодзев учился вместе в институте. На одном курсе, но в разных группах, знали друг друга в лицо — и не больше. Потом Кодзеву повезло угодить в село, оттрубил там шесть лет, женился на своей медсестре, родили с нею двух детей, совсем уж, казалось, осел, но наехала вдруг тоска — написал в институт на кафедру, не вызовут ли в ординатуру, если помнят, чудна жизнь — помнили, оказалось, и вызвали, и оставили после в клинике, организовав прописку. А уж Пикулев к той поре, как приехал в ординатуру, прочно обосновался в институтской административной «головке», вроде и в тени, но и с властью в руках, ходили к нему на поклон и завлабораториями, и завкафедрами, и какая-то там статистическая диссертация у него была уже готова, защита назначена, да тут разразилась история со взятками при устройстве в институтскую клинику, и он оказался в нее замешан. В конце-то концов, правда, он из нее выпутался: сам будто бы не брал, а только исполнял чужие распоряжения, однако диссертацию признали псевдонаучной и до защиты его не допустили, место свое он тоже потерял, пришлось опуститься на факультетский уровень. Тут-то, когда пал до факультетского уровня, и вспомнил о Кодзеве, что сокурсники, однокорытники, стал при встречах первым жать руку, заговаривать, обнимать за плечи: «А помнишь, дружище?» Было это Кодзеву не очень приятно, но, с другой стороны, что, посылать человека ни за что ни про что к черту?

— Какие мы с ним друзья… — пробормотал он, отвечая Дашниани.

— Шуток не понимаешь? — Дашниани засмеялся. Смеялся он, всколыхиваясь всем своим большим упитанным телом, и так заразительно у него это выходило — невозможно было не ответить тем же.

Подхохатывая, Кодзев начал оправдываться:

— Да уж вы с Лилей… Два сапога пара. Наточили языки друг об друга.

— А!.. — протянул Дашниани. — Не говори. — И было в интонации, с какой он сказал это, что-то непонятное: доставляло ему удовольствие, что ли, поминание их постоянных словесных стычек с Глинской. — Соглядатайствуют за нами, — указал он Кодзеву глазами в сторону корреспондента.

Кодзев и сам заметил: корреспондент побрился, привел себя в порядок, самая бы пора сейчас — выйти на улицу, как все остальные, хватануть утреннего, чистого, не разогретого еще солнцем до белого каления воздуха, кстати, и покурить, раз так хотелось, а он сидел на раскладушке, ничего не делая, и внимательно прислушивался к их с Дашниани разговору.

И в самом деле: как следят за тобой.

— Все слыхали, о чем мы? — посмотрел Кодзев на корреспондента.

На лицо у того выползла извиняющаяся улыбка.

— Да не знаю, все ли. Вы вроде не о личном, и я себе позволил.

— Вот вам и проблема тогда, сами и привезли, — Кодзев кивнул на чемодан. Он чувствовал в себе ту безысходную тоскливую расстроенность, что всегда накатывала на него, когда обстоятельства складывались так, что нужно было не просто принять чужую глупую волю и покориться ей, а еще и исполнять ее. — Напишите. Самая жгучая проблема, жгучей нет: один какой-нибудь бездарен и ленив, а потом добрый десяток последствия этой его бездарности ликвидируют, лбы расшибают. А сам он, главное, всегда неуязвим, всегда объективные оправдания есть.

— Да, да, — покивал Кодзеву корреспондент. — Вы правы, Александр, правы. Общее в частном, я бы так сказал.

Кодзев сообразил, почему Дашниани с таким вожделением заглядывал в чемодан: хотел узнать, прислал ли Пикулев новые боры. Он сверлил совсем затупившимися, и на лице его, когда работал ими, было выражение еще большей муки, чем на лицах его пациентов.

— Есть, есть, — обрадовал он Дашниани. — Видел в описи. Коваль придет, разберет чемодан, возьмешь у нее.

— Вай, вай, — хлопнул себя по бедрам Дашниани. — А ты еще говоришь, Пикулев плохой человек.

Кодзев хотел возразить, что вовсе не это имел в виду, вовремя понял — опять подначка Дашниани, и рассмеялся. Показал на Дашниани корреспонденту:

— Вот, между прочим, еще одна проблема. Попробуй поживи с таким бок о бок два месяца.

Корреспондент подхватил смех и, смеясь, потянулся к Дашниани:

— Между прочим, Юра, у нас с вами как-то не получилось вчера, я бы хотел спросить у вас.

— Спросить можно. Можно ли будет ответить? — отозвался Дашниани.

— Разрешаю, разрешаю, отвечай, — похлопал его по плечу Кодзев — в стиле самого Дашниани — и пошел из зала на улицу. Дохнуть, и в самом деле, чистого воздуха, пока он еще держит в себе ночную свежесть.

Клуб стоял на взгорье, и с крыльца видно было далеко вокруг. Бурели, крашенные маслом, железные крыши, курчавилась, прижавшись к земле, зелень огородов, лежали почти перед каждым палисадником горки ошкуренных, заготовленных впрок, светло коричневевших бревен. Пространство перед клубом было не застроено — пыльная, разбитая тракторами и машинами глинистая площадь, плешистая зелень травы за нею, переходившая на скате к реке в плотно-ковровую, и там, дальше — сама река, блещуще-весело лежавшая под ярким, не затененным никакими облаками солнцем, протянувшая свое литое серебрящееся водное тело, с косицами бревенчатых бонов на нем, вправо, вверх по течению — совсем немного, до близкой излучины, а влево, по течению, — сколько хватал глаз. Она была не широка, метров шестьдесят-семьдесят, едва ли больше, и противоположный берег казался невзаправдошно близким, совсем рядом; казалось — и река не преграда, шагнешь и окажешься там. Кое-где у того противоположного берега виднелся небольшой козырек обрывчика, но в целом он был ощутимо ниже этого, положе и, должно быть, в сильное половодье заливался водой. Деревья там росли совсем другие, чем здесь: хилые, тонкие, с танцующими стволами.