Звезда балета - [84]

Этому мальчику, как всегда, повезло. Он поправился после аппендицита, но (только он один знает, каким образом) ему удалось убедить доктора, что он еще недостаточно окреп, чтобы вернуться в школу до рождественских каникул. Теперь Ультимус проводил неделю в Лондоне у сестры, жил в ее квартире и ходил всюду, куда Риппл его водила. Что за неделя!.. Риппл предполагала отправиться не в «Савойю», но брат настоял на своем. Он весьма изящно танцевал тустеп, и его сияющее лицо выделялось среди множества шутовских колпаков и индейских перьев.

– Это будет последний танец, – настаивала во время перерыва Риппл, танцевавшая, чтобы доставить брату удовольствие. – Мы пойдем после него домой. Это последний, Ультимус.

Ультимус не обращал внимания на ее слова. Забыв обо всем, упиваясь редкостным блаженством, он продолжал неистово трубить в свою картонную трубу, напевать о «своей возлюбленной в Теннесси» и неутомимо кружить сестру в толпе танцующих.

Риппл, развлекавшая брата, сама чувствовала себя немного не в настроении. Празднество казалось ей слишком шумным, ребяческим, даже бессмысленным. Что ее мучило? Она не знала, но ничто не забавляло ее – ни эти залы, ни публика, ни быстрый темп гаванского оркестра «Савойи», ни сознание того, что она привлекает всеобщее внимание.

Балерина с улыбкой раскланивалась со знакомыми; до нее доносился шепот людей, которых она никогда не видела: – Посмотрите. Эта девушка в серебристом платье, темные стриженые волосы. Это Риппл. – Балерина?.. Где?.. А, вижу! Какая она прелестная… – Кто это с ней? Очень похож на нее. Ведь это не может быть сын? – Конечно, нет. Она совсем, совсем молода. Брат, вероятно… – Посмотрите, это не Риппл?..

В своих девичьих грезах о первом ужине, когда она станет знаменитостью, Риппл всегда с наслаждением представляла себе, как ее имя переходит из уст в уста по всему ресторану.

В тот вечер она испытывала совсем иное чувство. Ее скромное детское имя («речная струя») превратили в рекламу, вроде тех, что встречаются на вывесках. Ей хотелось бы взять другой театральный псевдоним, который появлялся бы на афишах и повторялся всеми этими людьми. Все они чужие. Знала ли она их или только они знали ее, не имело значения. Все они были безлики, как в театре лица зрителей напоминают ряды светлых яиц… Прима-балерина Риппл чувствовала себя одинокой и словно бы томилась тоской по родине.

Одинокой? Вздор! Вероятнее всего, она была утомлена.

Медленно, ритмично двигалась танцующая толпа, но по временам спокойствие танцующих нарушала группа молодых людей без дам, которые носились по залу, как взбесившиеся индейские петухи. Они образовывали цепи, ухватившись за плечи ближайших к ним танцоров. С гиканьем и криками молодежь вертелась и толкалась между столами. Они вклинивались всюду, куда только могли, отнимали у кавалеров самых красивых дам.

«А если не будет у меня возлюбленной в Теннесси», – распевал Ултимус. Его схватили за руку, в которой он держал трубу, и отняли даму.

Риппл, смеясь и подчиняясь (в конце концов, разве это не была годовщина перемирия, когда все развлекаются так, как им нравится?), собиралась сделать тур с незнакомцем, кто бы он ни был. Но музыка прекратилась. Головные уборы, люстры, декоративное убранство «Савойи» – все это перестало кружиться вокруг девушки. Она взглянула в лицо своему кавалеру и узнала в похитителе Стефана Хендли-Райсера.

IV

– О, это вы? – в восторге воскликнула Риппл. – Стив?

– Вы не заважничали и узнаете меня, Риппл? Они стояли, а мимо них проносился многоцветный шумный поток. Риппл и Стив обменивались восклицаниями и вопросами, как настоящие, вновь встретившиеся друзья.

– Где вы были? Сколько лет сколько зим я вас не видела.

– Да, со дня вашего первого успеха, Как поживаете, Риппл?

– Стив, где вы были?

– Какое прелестное платье? Все серебристое, как звезда. «Мерцай, мерцай, звездочка!» Снизойдете ли вы до танца со мной?

– Почему вы ни разу не написали мне?

– Как вам живется, Риппл? Замечательно? Хорошо проводите время?

– Кажется, да. То есть, конечно. Да, замечательно. Но, Стив, почему вы ни разу не написали, и где пропадали целую вечность?

– Дорогое мое дитя, я не писал, потому что не пишу вообще. Это то, что меня роднит с нынешним поколением – никогда не пишу писем. Никогда. Давайте отойдем в сторону, не то нас собьют с ног и задавят. У вас есть столик? Отлично. – Они сели у стола, который был оставлен для мисс Риппл.

Стив улыбаясь смотрел на нее поверх лампочек с розовыми абажурами, цветов, стаканов, обрезков цветной бумаги и фруктов. – Где я был? Где я только не был. Во-первых, мне пришлось съездить в Соединенные Штаты по делам и повидаться с матерью и отчимом. Теперь я буду, кажется, зарабатывать гораздо больше. По крайней мере, семьдесят фунтов в год прибавки к моему жалованью. Это мне кажется огромной суммой. Для вас это ничто, Риппл. Вы платите, думаю, такие деньги за пряжки на ваших туфлях. Вы богаты. – Все тот же веселый голос, та же быстрая речь.

Даже от звука его голоса настроение Риппл изменилось. Она уже не чувствовала себя одинокой. В то же время она поняла, что давно и долго была одна. Мгновенно у нее мелькнула мысль, что ей недоставало этого друга детства. Как ужасно, что она так долго была без Стива!