Зверочеловекоморок - [3]

Итак, я вернулся из школы и стал смотреть в окно на трехствольную акацию около памятника заслуженному педагогу. В доме было тихо: наши соседи поднимают шум только в одиннадцать вечера. Я глядел на едва заметную зеленоватую дымку, окутывающую ветки, и думал, что уже через несколько дней моя любимая покроется сочной зеленью, оживет под прикосновениями весеннего ветра, негромко зашелестит новой листвой. И еще я подумал, что никогда не позволю малолетним хулиганам залезать на ее наклонные стволы и вырезать перочинным ножом на нежной коре всякие глупости.

И тут зазвонил телефон. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, поэтому я продолжал стоять у окна. Но звонил какой-то упрямец. Телефон не унимался. Наконец я взял трубку.

– Петрусь? – послышался противный голос чудовища, то есть Цецилии.

– Вроде бы, – сказал я.

– Что за идиотский ответ?! Я промолчал.

– Что ты говоришь? – завопила Цецилия.

– Ничего.

– Ну, знаешь, это уже наглость.

– Да я правда ничего не говорю.

– Когда-нибудь я за тебя возьмусь. Увидишь. Совсем обнаглел.

– Да нет же…

– Помолчи. Я не намерена с тобой спорить. Мама дома?

– Нет.

– А отец?

– Нет.

– Почему?

– Потому что еще не пришел с работы.

Цецилия замолчала, вероятно раздумывая, к чему бы еще придраться. Я отчетливо слышал ее прерывающееся от ярости дыхание.

– Ах так! – крикнула она. – Это хорошо.

И с такой силой бросила трубку, что телефонный аппарат еще долго жалобно дребезжал, скрипел и, кажется, даже вздыхал.

Представлять вам Цецилию, думаю, уже не надо. Но все-таки я опишу, как она выглядит, – это, пожалуй, важно. Цецилия – мамина подруга, наверняка старая дева, хотя часто и подробно рассказывает о своем муже, который давным-давно, еще до рождения пани Зофьи, умер. Она высокая, худая, коротко стриженная. Вся ее бешеная деспотичность сосредоточена в глазах, пронзительных, быстро бегающих и поминутно озаряющихся странными вспышками. Лицо небольшое, румяное, как на старинных портретах. Цецилия утверждает, что похожа на знаменитого художника Ван Гога. Мне, правда, кажется, что она больше смахивает на Иуду с картины, которая называется «Тайная вечеря». Хотя, пожалуй, я не прав. С Иудой у Цецилии мало общего, в ней сидит дикое чудовище. Мои родители это знают и пытаются как-то сгладить ужасающее впечатление. Поэтому мама часто говорит: «Наше очаровательное чудовище».

С неприятным осадком в душе я вернулся к окну. Во дворе мальчишки катались на велосипедах по мокрому асфальту. Какой-то шофер, высунувшись из машины, за что-то их отчитывал. Редкие озябшие прохожие торопливо шагали по тротуару, кутаясь в легкие плащи. Верно, жалеют, что поверили вчерашнему прогнозу погоды, обещавшему неслыханную жару. Совсем раскиснув, я подумал, что и по телевизору сегодня сплошная скучища, как вдруг у входной двери затренькал звонок.

Я не спеша вышел в коридор, открыл дверь. Передо мной стоял дог, огромный, пожалуй выше меня. Стоял как истукан, даже не помахал хвостом. И смотрел на меня большими, отливающими синевой глазами без белков. Грудь у него была широченная, как буфет. Расставив могучие лапы, он испытующе меня разглядывал. Слегка разочарованный, я хотел уже захлопнуть дверь, как вдруг пес ни с того ни с сего заговорил грубым, чуть хрипловатым голосом:

– Родители дома?

– Нет. Нету, – удивившись, ответил я.

– Клево.

И вошел в прихожую, бесцеремонно оттолкнув меня твердым боком, на котором можно было пересчитать все ребра.

– В чем дело? – пробормотал я.

– Все нормально, старик, – сказал дог и направился в комнату.

Там он по собачьей привычке обнюхал мебель, даже приподнял заднюю ногу возле столика с телевизором, но вовремя спохватился.

– Хорошо живете, – заключил он. – Только чего-то холодно.

– Топить перестали,– машинально объяснил я.

Дог приблизился и опять стал молча меня разглядывать. С его толстых черных губ капала слюна; солидности ему, надо сказать, это не прибавляло.

– Небось вспоминаешь дурацкие книженции, где к впечатлительным деткам, которых не понимают окружающие, по ночам приходят зверюшки или какие-нибудь знаменитости, а?

– Точно. Примерно так я и подумал.

– И совершенно напрасно. Я по делу.

– Внимательно тебя слушаю.

– Не язви, старик, – брезгливо скривил толстые губы дог. – Я не утешитель глупых детишек. Я – изобретатель. Прямо говорю: пес-изобретатель.

Вот тут я немного струхнул. Здоровенная, как-никак, была псина. Не меньше семидесяти килограммов. Даже теперь, когда он стоял не шевелясь, под ржавой шкурой подрагивали толстые узлы мускулов. Я заставил себя улыбнуться.

– Молчишь? – спросил он таким низким голосом, что в окнах задребезжали стекла. – Небось думаешь, я спятил?

Но у меня в голове вертелась только одна дурацкая, трусливая мысль: ему сделали прививку? Ему сделали прививку?

– Почему бы и нет? Всякое бывает.

– Ты это о чем? – насторожился дог.

– Об изобретательстве. Вдруг возьмешь да что-нибудь изобретешь.

– То-то и оно, старик. Я тебя давно приметил. Могу взять в дело. Хочешь?

– Хочу. Почему нет?

Он был так поглощен своей миссией, что даже не обратил внимания на отсутствие энтузиазма в моем голосе. Сдвинул два кресла, неуклюже взгромоздился на одно из них. И коротко приказал: