Звериное царство - [57]
Рассвет карабкается на кровать, высвечивает лицо Катрин – прикрытые веками глаза, наморщенный лоб, – и дочь не понимает, наслаждается мать солнцем и покоем комнаты или в очередной раз переживает крестную муку.
– Нужно тебя одеть, – говорит она.
Катрин открывает глаза, поворачивает лицо к дочери. Этот взгляд ничего не выражает – она как будто не узнает девочку.
– Ночная рубашка… – Мозг Катрин одурманен лекарствами, и слова с трудом складываются в предложение. Она с усилием приподнимает руку и показывает на комод.
Жюли-Мари смотрит на суррогат родного лица матери, похожий на те, что населяли ее детские сны и были двойниками любимых людей. Пугающая странность этих персонажей таила в себе обман и угрозу.
Она идет к комоду, достает старенькую выцветшую ночнушку, встряхивает ее, надевает матери через голову, помогает просунуть вялые руки в рукава, расправляет складки на все еще крепкой высокой груди, спрашивая себя, что они с Жеромом впитали с больным материнским молоком.
Жюли-Мари узнает свое лицо в чертах Катрин, между ними существует безусловное сходство, а все остальное – рискованное стечение обстоятельств, генеалогические разветвления, доля случая, рок или логика, пожелавшие, чтобы дочь ходила за матерью, как за ребенком, одевала, причесывала, смотрела на обнаженное лоно, откуда вышла четырнадцать лет назад. И вот оно покоится на сиденье крестьянского соломенного стула, вдавливается в него ягодицами и влагалищем, так что остаются багровые следы.
Мать ложится, устраивает страдающее тело на кровати. Она не стесняется дочери, не пытается одернуть рубашку, и та собирается складками над животом с белыми растяжками, следами двух беременностей, изуродовавших чудесную фигуру Катрин. Может показаться, что девочке нравятся чувственные позы, которые бессознательно принимает мать, она словно бы видит свое будущее: вот до чего доведут ее опасности жизни и депрессия.
Жюли-Мари помогает матери сесть на кровать и надеть трусы. Приносит из ванной ножницы с короткими загнутыми лезвиями. Опускается на корточки и начинает стричь Катрин ногти, собирая в горсть прозрачные полумесяцы. Приступ слабеет, угнетенное состояние смягчается, и к женщине возвращается ее обычное простодушное обаяние. Вопреки всем печальным обстоятельствам она остается деревенской женщиной – иногда чересчур порывистой, неприхотливой в желаниях, – но природная мягкость привлекает окружающих, за ней кроются ранимость и непокорность. Надлом и безостановочное бурление сил в темном уголке души, сил высших и магнетических, не имеющих названия, когда-то привлекали к ней взгляды всех местных мужчин. Они не умели скрыть свое вожделение и отпускали сомнительные замечания, когда она шла мимо террасы бара на площади, держа за руку дочь. Похоть заставляла их обмениваться сальными шуточками.
Жюли-Мари иногда вспоминает, какой цветущей женщиной была мать до рождения Жерома, но ее ощущения неопределенны и, возможно, апокрифичны. Случается, ею овладевает печаль – предвестница кризиса, но очарованность миром не проходит. Наверное, им с матерью на роду написано не ведать невинной беспечности, и Жюли-Мари не знает, посылает ей память картинки собственного счастливого детства или хранит отпечаток радостных чувств Катрин.
Обрезки ногтей матери кажутся девочке бесценными, трогательными и тленными. Мгновение спустя они заставляют ее содрогнуться от отвращения, она видит их в истинной ипостаси: это обломки тела, капитулирующего перед болезнью, медленно, но неотвратимо тонущего в глубинах, где не слышны голоса родных. Сколько времени это длится? Жюли-Мари ссыпает обрезки с ладони на тумбочку. Несколько штук прилипает к коже, и она сбивает их указательным пальцем, а потом собирает в кучку на розовой мраморной столешнице – получается торжественно-безмолвный оссуарий для какого-нибудь насекомого или мышки, которая утащит в норку ноготь большого пальца и будет точить об него зубы. Жюли-Мари поддерживает мать под затылок, пока та ложится, накрывает простыней, подтыкает одеяло.
На небо набежала туча, занавесила солнце, прогнала свет со двора, и он растаял на влажном потолке.
Катрин проваливается в сон. Жюли-Мари сидит рядом, уперев локти в колени и сцепив пальцы. Она смотрит в окно. Девочка не может отвести взгляда от хмурого неба и напоминает детей, еще до рождения лишенных детства. У таких нет ни возраста, ни истории.
На повороте из ложбины, за крепостной стеной, обсаженной декоративным терном, появляется деревня. Нетерпеливые детишки рвут ягоды в июне, еще зелеными и с белой косточкой, жуют и выплевывают, корча рожи: «Фу, кислятина!»
Уже видна церковная колокольня с короткой в этот ранний час – до нижней ступени паперти – тенью. И вот наконец маленькая, засеянная травой площадь. На голых ветвях каштанов набухают красивые красно-коричневые, полные сока почки. Деревья растут на останках Жака Бейри, Альбера Бризара, Армана Казо, Клода Фуркада, Жоржа Фрежпона, Мориса Гранжана, Жослена Лагарда, Поля Лассера, Жан-Филиппа Монтегю, Ролана Пельфига, Жонатана Пюжоля, Патриса Ружаса и Раймона Топиака, отдавших жизнь за Родину в двух мировых войнах. Их тела покоятся рядом, плечом к плечу, под серой каменной стелой с белой мраморной доской, на которой выбиты имена павших.
Если у каждого члена семьи тысяча причин ненавидеть друг друга, и кажется, ни одной — любить, обычный ужин превращается в античную трагедию. И мы уже видим не мать с тремя взрослыми детьми, сидящими за столом, — картинка меняется: перед нами предстают болезненные воспоминания, глубокие обиды, сдавленная ярость, сожаления, уродливые душевные шрамы, нежелание прощать. Груз прошлого настолько тяжек, что способен раздавить будущее. Перед нами портрет семьи, изуродованный скоропортящейся любовью и всемогуществом смерти.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Своими предшественниками Евгений Никитин считает Довлатова, Чапека, Аверченко. По его словам, он не претендует на великую прозу, а хочет радовать людей. «Русский Гулливер» обозначил его текст как «антироман», поскольку, на наш взгляд, общность интонации, героев, последовательная смена экспозиций, ироничских и трагических сцен, превращает книгу из сборника рассказов в нечто большее. Книга читается легко, но заставляет читателя улыбнуться и задуматься, что по нынешним временам уже немало. Книга оформлена рисунками московского поэта и художника Александра Рытова. В книге присутствует нецензурная брань!
Велько Петрович (1884—1967) — крупный сербский писатель-реалист, много и плодотворно работавший в жанре рассказа. За более чем 60-летнюю работу в литературе он создал богатую панораму жизни своего народа на разных этапах его истории, начиная с первой мировой войны и кончая строительством социалистической Югославии.
Роман современного румынского писателя посвящен событиям, связанным с установлением народной власти в одном из причерноморских городов Румынии. Автор убедительно показывает интернациональный характер освободительной миссии Советской Армии, раскрывает огромное влияние, которое оказали победы советских войск на развертывание борьбы румынского народа за свержение монархо-фашистского режима. Книга привлечет внимание массового читателя.
Повесть «Река Лажа» вошла в длинный список премии «Дебют» в номинации «Крупная проза» (2015).
Автор, офицер запаса, в иронической форме, рассказывает, как главный герой, возможно, известный читателям по рассказам «Твокер», после всевозможных перипетий, вызванных распадом Союза, становится офицером внутренних войск РФ и, в должности командира батальона в 1995-96-х годах, попадает в командировку на Северный Кавказ. Действие романа происходит в 90-х годах прошлого века. Роман рассчитан на военную аудиторию. Эта книга для тех, кто служил в армии, служит в ней или только собирается.