Звенит, поет - [5]

— Браво, Ось, ты гений! Ох ты! О-о, ну здорово! Фу ты, черт! — ликовал Корелли.

Слушатели хлопали. Девушки озирались с гордым видом — вот он какой, наш Оскар.

Ему протянули кружку.

Девушки спели несколько песенок.

…проснулась утром, надела платье…

…чтобы все знали в мире, как тебя я люблю…

…в теплой и бархатной летней ночи неумолчно звучит теперь шейк, шейк, шейк…

…славных женщин берут, славных женщин бросают…

…один лишь раз мне довелось побыть с тобой…

Потом Марина по-русски запела цыганский романс.

…в да-али бесконечно… твой страстный поцелуй…

От этого романса наша сдержанность окончательно испарилась.

— Owhenthesaintsgomarching, — хрипел Оскар, Ящик отодвинули в сторону, и начальник лагеря — тихий, добрый человек — вскочил с места и пустился в пляс, извиваясь всем телом. Фатьма смотрела на него, ноздри ее вздрагивали; радостно взвизгнув, она тоже вскочила; Owhenthesaints! — все орали, вопили, хлопали в ладоши; Фатьма изгибалась во все стороны, словно в ее теле не было костей; я смотрел на нее, в голове у меня что-то гудело и торжественно било в литавры, я пел: Iwanttobe; Кровь бурлила в жилах, красные и белые кровяные шарики обгоняли друг друга вроде мотоциклистов на кольцевой трассе в Пирита, мускулы ныли, перед глазами мельтешили какие-то джунгли, ночные костры, блестевшие от пота черные тела, все это было как далекое неясное воспоминание, — когда святые маршируют. Шум стоял оглушительный, теперь должно было что-то случиться, — казалось, вот-вот разлетятся в клочья брезентовые стены большой палатки, они не выдержат тихого веселья скромных эстонцев, нервы натянуты, глаза блестят, — да, сейчас должна наступить какая-то развязка, и она наступила: дикий, исступленный вопль Фатьмы вдруг заглушил всеобщее безумство. Задыхаясь от хохота, мы повалились на землю. Начальник лагеря — директор средней школы и член месткома — был крайне смущен своим поведением.

Тяжело дыша, Фатьма распласталась рядом со мной.

Она не сводила с меня глаз.

— Не угодно ли — вот, молния сломалась, — сказала она немного погодя и повернулась на бок. В боковой прорехе голубых джинсов виднелось розовое белье.

— Завтра починим, — пробормотал я, глядя в сторону/

— Да ладно, — со злобой прошептала Фатьма, хватая меня за руку; я рухнул на нее как бревно, тонкие горячие губы прижались к моим губам, мелкие острые зубки укусили меня. «Белка», — мелькнула мысль.

— Вы воображаете, что я сплю, а я наблюдаю, я начеку, я все вижу, — бормотал Корелли с закрытыми глазами, когда я совершенно потерявший голову, ничего не соображавший и счастливый, сел на свое место. Фатьма продолжала лежать.

Девушки делали вид, что ничего не произошло. Сассияан беседовал с Мариной. Начальник лагеря с жадностью ел бутерброд, Оскар разглядывал пустую кружку.

— Не угодно ли, я, кажется, напилась, — сказала Фатьма, не открывая глаз. — Наверное, надо поспать. Отведи меня.

Мы выбрались из душной палатки. Хелла, сидевшая у выхода, тихо спросила:

— Вы проводите ее?

— Да, — прошептал я.

— Чудесно, — сказала Хелла.

Было еще темно, — вероятно, около половины третьего. Фатьма протянула мне свои туфельки.

— Промокнут, — сказала она.

Я шел впереди, раздвигая ветки. После недолгих поисков мы нашли палатку начальника лагеря. У входа Фатьма прижалась ко мне всем телом. Мы поцеловались.

— Я такая глупая да еще такая влюбчивая, — прошептала она печально. Ох, Фатьма!

Мы забрались в маленькую палатку; там было прохладно. Фатьма бросилась на мою постель.

— Фу, какая жара! Пожалуйста, помоги мне раздеться.

— Тебе в самом деле жарко? — прошептал я.

— Конечно. Я прямо задыхаюсь. Снимай с меня все поскорей.

Непослушными пальцами я стянул с нее свитер. Затем взялся за узкие джинсы. Хотя молния была сломана, дело подвигалось медленно. Теперь и мне стало жарко.

— Погоди, погоди, зачем обе сразу, — проворчала Фатьма, лениво приподнимая ногу. Аккуратно сложив, я положил ее одежду на свою дорожную сумку.

— Блузку тоже, пожалуйста! — сказала Фатьма.

Я снял с нее и блузку.

— Ну? — сказала Фатьма и худенькими руками притянула к себе мое пылающее лицо. Минуты две я лежал на ее полуобнаженной груди, уткнувшись носом в шею. Ее бок и бедро жгли меня, это было упругое, змеиное тело, действительно словно бескостное. Я не смел пошевелиться, боясь причинить ей боль своими застежками и пряжками. Фатьма вздохнула, осторожно сдвинула меня в сторону, я в первый раз решился посмотреть на нее. В палатке было темно, я едва различал ее лицо. Шурша резиновым матрацем, Фатьма свернулась калачиком. Я провел рукой по ее шее, задержав руку на маленькой твердой груди. Ноготь указательно пальца зацепился за шелк лифчика, Фатьма отвела мою руку и зевнула протяжно и громко, как ребенок.

— А-а-ах, ну не угодно ли, до чего же я устала, — сказала она и забралась под три лежавших одно на другом одеяла. Через несколько секунд она крепко спала.

Я немного посидел возле нее. Тер пальцами пульсирующие виски и ни о чем не думал. Ох, Фатьма, Фатьма! Потом взял сигарету и вылез из палатки, тщательно застегнув за собой вход.

3

Я курил, стоя возле палатки.

Постепенно, с трудом приходил я в себя, сообразив наконец, что этой ночью в палатку нельзя никого пускать, тем более начальника лагеря. Здесь спала Фатьма, с которой полдня назад я не был знаком, даже фамилии ее я не знал, и которая, тем не менее, ворвалась в мою жизнь, как… как пуля снайпера в яблочко. Пришел конец моему спокойному мирному существованию, моим трезвым эгоистическим размышлениям, самосозерцанию, продолжавшемуся несколько долгих лет идиллическому сну души. Эта черноволосая огненная девчонка с неповторимым голосом явилась сюда, в молодежный лагерь под Раквере, точно специально для того, чтобы… вновь зажечь во мне благородное пламя, называемое… ох, ох, ох! Ох, Фатьма, маленькая наивная певунья, спи спокойно под тремя одеялами, спи, и пусть тебе приснятся прекрасные цветные сны. А здесь — здесь стоит человек, который сейчас и в будущем проследит, чтобы даже крошечная мошка не потревожила тебя!