Зульфагар. Меч калифа - [39]

Так и в христианстве, одни вычитали в Библии «подставь вторую щеку», а другие взяли на вооружение слова пророка Исы (Иисуса), которого Аллах посылал на землю до Магомета, «не мир принес я на землю, но меч». В результате одни разжигали костры инквизиции, а другие на них горели, хотя и те и другие поклонялись одному и тому же кресту — как, скажем, только в один день в 1577 году в Тулузе было сожжено 400 (!) женщин, обвиненных в колдовстве… Жанна д’Арк и отправивший ее на казнь инквизитор Кошен (по-русски эта фамилия переводится «свинья») — еще один наглядный тому пример.

— Ну а ты бы стал убивать младенца? — после некоторой паузы спросил Мансур у Хамида. — Пусть даже необрезанного младенца? Того, кто просто в силу своего возраста не мог постичь истинную веру?

— А, ну так это совсем другое дело… — смешался тот. — Мы же сейчас не о детях…

— Вот видишь! — с напором продолжал Мансур. — Как-то Пророк после боя увидел тела убитых детей. И женщин. Это его возмутило. И побудило провозгласить то, о чем я сейчас тебе говорю. Именно для того, чтобы каждый правоверный определенно знал, кого не следует убивать на войне, Аль-Хаким (Мудрый) и ниспослал правоверным четкий, если, конечно, можно так сказать, список живых существ, которых даже во время боя следует щадить. Это, как я уже говорил, женщины и несовершеннолетние дети, это престарелые люди, это инвалиды и тяжело больные, это крестьяне и наемные рабочие, это монахи, независимо от их вероисповедания, это Аз-Зиммий, это Аль-Муахид, это Аль-Мустаъман…

Войдя в раж, хаджи начал сыпать арабскими определениями.

— Подожди, Мансур, — взмолился Хамид. — Это для тебя, ученого хакима и хаджи, понятно, кто это такие. А я человек темный, ты же знаешь, что я простой работяга, откуда ж мне знать…

Мансур слегка смутился. В самом деле, со стороны могло показаться, что, жонглируя иностранными словами, он подчеркивает свое превосходство.

— Прости, Хамид, я увлекся… — проговорил Мансур. — Аз-Зиммий — это человек из неверных, который живет под исламским правлением и платит соответствующие налоги. Если сказать попросту, это немусульманин, подданный мусульманского государства. Аль-Муахид — это неверный, который заключил с мусульманином договор о ненападении. А Аль-Мустаъман — неверный, которому мусульманин обещал безопасность, то есть дал гарантию безопасности…

Хамид нахмурился, соображая.

— Погоди, — остановил он друга, который хотел уже продолжить разъяснения. — Но ведь на практике наши моджахеды, особенно арабы, этих запретов особенно не придерживаются…

— Это ты погоди… — не дал Мансур закончить Хамиду свою мысль. — Сначала я доскажу, а потом ты спросишь. Потому что, может быть, я отвечу на твои вопросы до того, как ты их задашь.

Они немного приотстали от основной колонны, которая все глубже втягивалась в горы. Где-то далеко впереди шел дозор, за ним, на некотором удалении, следовал весь отряд. Им нужно было подняться в горы в район Шатоя, чтобы сменить охрану лагеря пленных. Пленные — это своего рода капитал боевиков. Пусть не за каждого удавалось получить выкуп, однако то, что получить удавалось, с лихвой перекрывало затраты на содержание остальных. Тем более, что пленные постоянно вкалывали, выполняя самую тяжелую и неблагодарную работу, за выполнение которой истинный моджахед браться не стал бы, а мирному мусульманину пришлось бы платить… Мужчины занимались оборудованием оборонительных сооружений, а женщины обстирывали-обштопывали боевиков; ну и занимались другим положенным на войне женщинам делом, вплоть до сексуального ублажения своих тюремщиков.

Нет, незавидна судьба пленных! Особенно неверных, попавших в руки правоверным мусульманам.

— Так вот, — продолжил Мансур. — Этих людей убивать нельзя. Однако бывают исключения, когда их убийство правоверному прощается. Таких исключений всего три: если люди, которые подпадают под эти категории, сами взяли в руки оружие и приняли участие в боевых действиях на стороне наших врагов; если противник использует их в качестве «живого щита»; а также во время повального массового нападения, особенно ночью, когда нет возможности разбираться, кто перед тобой. В этих случаях можно и должно убивать всех подряд — Аллах заранее отпускает мусульманину этот грех.

— Ну хорошо, допустим, — опять не выдержал Хамид. — Но в лагере, куда мы идем, содержатся, в частности, простые рабочие, которые восстанавливали Грозный, там есть русский священник…

— Но ведь их не убили, — осторожно возразил хаджи. — А про лагеря в Коране ничего не говорится. Что же касается выкупа, брать его можно, Пророк это благословил, если выкуп идет на богоугодное дело…

Уже не в первый раз в их разговоре всплывали опасные темы. И всякий раз Мансуром овладевали сомнения. С одной стороны, ему и самому далеко не все нравилось в том, что творят на его родной земле понаехавшие со всего света прикрывающиеся догмами ислама преступники, но с другой — не мог же он откровенничать с кем-то, пусть даже с другом детства. Тем более, что он и для себя еще не смог определиться с тем, что конкретно в происходящем ему не нравится.