Зульфагар. Меч калифа - [27]

Забыв о боли, раненый левой рукой потянулся к кобуре, которая находилась на правом боку. Увидев это движение, птица как будто даже не испугалась. Она не торопясь, величественно расправила исполинские, закрывшие раненому полнеба, крылья, шагнула с борта и, подобно планеру, скользнула по воздуху в сторону. Ей спешить некуда, она подождет. Или займется вон теми, спокойными, телами, что лежат под скалой…

Уж она-то, птица, на опыте многих поколений предков, на генетическом уровне, знает, что и этот человек, который еще пытается ей угрожать, скоро, совсем скоро станет обыкновенной добычей. Даже не добычей — просто пищей. Протоплазмой, сказал бы орлан — если бы, конечно, знал это слово. И сейчас можно даже не беспокоиться о конкурентах — остальных орланах, которые непременно слетятся на пир со всей округи. Они долгими часами барражируют в своих секторах неба, выглядывая на земле добычу. Одновременно они не выпускают из вида и своих соседей, чтобы не проморгать момент, когда кто-то из них спланирует вниз… Вот и сейчас, нет сомнения, что маневр обнаружившего пищу орлана уже замечен, а потому соседи-конкуренты уже плывут сюда. Ну что ж, пусть плывут! Здесь еды хватит на всех.

Когда люди начинают уничтожать друг друга, у стервятников наступают благодатные времена. Подольше бы это продолжалось!..

Чечня. Лагерь подготовки боевиков.

Аргун — Зульфагар

Аргун смотрел на своего подчиненного раздумчиво, знакомо постукивая по столу поочередно то тупым, то заточенным концом карандаша, который он привычно вертел в своих сильных ловких пальцах. Сидевший перед ним Шанияз Хамлаев внешне выглядел спокойным и уверенным в себе. Между тем на самом деле это было напускное — он чувствовал себя более чем неуютно. Зульфагар прекрасно понимал, что, по сути дела, вся его жизнь сейчас, подобно столь хрупкому предмету, пребывает вот в этих самых сильных умелых руках. И это ровное постукивание карандаша чрезвычайно беспокоило его больше всего — по мнению Шанияза оно означало, что Аргун им здорово недоволен, однако окончательное решение в отношение его еще не принял. И каковым будет это решение — неведомо никому.

За то, что он вернулся с задания потеряв, по сути, почти всю группу, его вполне могли отдать под суд шариатского трибунала. Ну а там разговор, как правило, бывал коротким — судьи рассуждали по принципу страшных советских «троек» конца 30-х годов: людей невиновных не бывает в принципе и уж среди тех, кто попадает им в руки, в особенности. Единственное, хотя и существенное, различие состояло в том, что шариатский суд мог вынести приговор не обязательно «десять лет без права переписки»…

В комнату тихо и незаметно вошел молодой парень. Перед собой он толкал тележку, на которой теснились два маленьких чайничка, две небольших чашки, сахарница, блюдце с зернышками очищенного граната, еще какие-то угощения… На него никто не обратил внимания. Парень сноровисто расставил посуду на столике. Очевидно, осознавая, что он тут явно лишний, тем не менее, осмелился подать голос.

— Минералки, Зульфагар? Холодненькая…

Шанияз, казалось, только теперь обратил на него внимание. Кто он такой, этот служка, что осмелился подать голос самому Хамлаеву, если тот к нему не обращался?

Однако сейчас было не до того, чтобы воспитывать молодежь. Шанияз лишь коротко взглянул на парня и коротко же качнул головой, отказываясь.

— Иди-иди, Муртаз, — по-прежнему демонстрируя глубокую задумчивость, проговорил Аргун. — И проследи, чтобы нам никто не мешал. У нас важный разговор…

Парень столь же незаметно и неслышно покинул комнату. Вновь зависла тишина, прерываемая лишь легким постукиванием карандаша о столешницу.

Между тем на самом деле Аргун решение уже принял. И он прекрасно видел, что спокойствие Зульфагара — не более чем поза. Впрочем, Аргуну нравилось как держится подчиненный. Другой, не выдержав затянувшегося молчания грозного руководителя, уже давно начал бы дергаться, оправдываться, доказывать свою невиновность — и обязательно проговорился бы о чем-нибудь таком, что утаил при основном докладе. Так муха или мотылек сильнее и сильнее запутывается в паутине, когда трепещет крылышками, стараясь выбраться.

Ну а в том, что Зульфагар рассказал не все, что попытался хоть что-то неприглядное для себя оставить за кадром, Аргун не сомневался. Это было вполне естественно. Аргун не ставил это умолчание подручному в вину — он был слишком опытным человеком, слишком много испытал в этой жизни, слишком долго ходил по грани между жизнью и смертью, слишком часто подвергался допросам, чтобы тотчас не смекнуть, что Хамлаев, по сути, обрек недалекого Каландара на смерть, направив того непосредственно в сторону границы, в то время как сам остался пересидеть опасное время в укромном уголке. Слов нет, Зульфагар поступил правильно — с момента, когда операция сбивается с плана и начинает развиваться не по намеченному изначально сценарию, человека могут спасти только нестандартные шаги. Никто ведь не принуждал того же Каландара ехать к границе напрямую, сам выбрал именно это направление! (Во всяком случае, так утверждает Зульфагар, — сделал в уме поправочку Аргун. — Ну да только навряд ли он стал бы врать настолько нагло: он не может не понимать, что обязательному допросу подвергнутся и оба приехавшие в ним боевика — и водитель, и второй… Как его… Ну, неважно… А, вспомнил, кажется, Арсен!). В ситуации, в которой остатки группы оказались после боя на перевале, выбор был не столь уж велик: коль оказался в сложном положении, каждый спасайся в одиночку.