Зуб тигра - [14]

— Присядьте, сударыня, — почтительно сказал префект, — прошу извинить, что дела вынуждают меня побеспокоить вас. Но время дорого, и мы должны сделать все, что в наших силах.

Глаза ее снова наполнились слезами, и она рыдая проговорила:

— Если правосудие нуждается…

— Вы должны дать нам лишь небольшую справку. Мать вашего мужа умерла, не правда ли?

— Да, господин префект.

— Она была родом из Сент-Этьена и фамилия ее до замужества была Гуссель?

— Да.

— У вашего мужа были братья или сестры?

— Нет.

— Значит, из потомков Элисабет Гуссель не осталось в живых никого?

— Никого.

— Но у Элисабет Гуссель было две сестры, не правда ли?

— Да, старшая Эрмелина — эмигрировала, и ее судьба неизвестна. Третья, самая младшая, Арманда Гуссель — моя мать.

— Как, что вы говорите?

— Я говорю, что мою мать звали Арманда Гуссель и что я вышла замуж за моего кузена, сына Элисабет Гуссель.

Эффект — чисто театральный!

Таким образом, после смерти Ипполита Фовиля и его сына наследство Космо Морнингтона должна была получить мадам Фовиль как единственная представительница следующей ветви семьи Гуссель.

Префект и следователь переглянулись и оба инстинктивно повернулись к дону Луису. Тот сидел невозмутимо.

— У вас нет ни братьев, ни сестер, сударыня? — спросил префект.

— Нет, господин префект.

Единственная наследница миллионов Космо Морнингтона. Но ужасающая кошмарная мысль угнетала судей: ведь она женщина — мать Эдмонда Фовиля. Господин Демальон следил за доном Луисом. Тот написал несколько слов на карточке и протянул ее префекту. Прочтя написанное, префект подумал и снова обратился к мадам Фовиль:

— Сколько лет было вашему сыну Эдмонду?

— Семнадцать.

— Но вы так молодо выглядите…

— Эдмонд — не мой сын, а пасынок — сын покойной жены господина Фовиля.

— А, так Эдмонд Фовиль… — префект не договорил.

В несколько минут положение круто изменилось. Из вдовы и матери мадам Фовиль силою обстоятельств превратилась в женщину, на которую падало подозрение и которую нужно внимательно опросить. Хотя внешность ее подкупала, возникал вопрос — не она ли из корысти или по какой другой причине убила мужа и ребенка, который был для нее только пасынком. Вопрос этот надо было разрешить.

— Вам знакома эта бирюза? — спросил префект.

Она взяла камень в руки и без малейшего смущения рассматривала его.

— Нет. У меня есть ожерелье из бирюзы, которое я никогда не ношу. Но там камни крупней и другой формы.

— Камень этот из кольца одного знакомого нам лица, но он найден здесь в сейфе.

— Так разыщите же это лицо! — встрепенулась она.

— Вот оно! — префект указал на дона Луиса, до сих пор стоявшего в стороне.

Она вздрогнула и, видимо, взволновалась.

— Но я видела этого господина здесь вчера вечером. Он и другой говорили с мужем. Надо допросить, узнать, зачем они приходили. Вы понимаете? Ведь, если камень этот принадлежит одному из них, то…

Инсинуация была очевидна, но как это было неловко сделано и играло на руку Перенна и его версии, что бирюза была подброшена в сейф с целью! Господин Демальон выразил желание посмотреть на бирюзовое ожерелье мадам Фовиль, и с этой целью к ее горничной отряжен был Мазеру. Он вернулся с большой шкатулкой, в которой лежали разные драгоценности в футлярах и без футляров. Префект осмотрел ожерелье и хотел положить обратно, как вдруг у него вырвался возглас удивления.

— Что это за ключи? — спросил он, показывая на два ключа, совершенно такие же, что открывали дверь из кабинета в сад. Это открытие, видимо, ничуть не смутило мадам Фовиль. Ни один мускул не дрогнул у нее в лице, и она бросила:

— Не знаю. Они давно там лежат.

По приказанию Демальона Мазеру попробовал, не подойдут ли они к двери. Дверь отперлась.

— Да, припоминаю, — сказала мадам Фовиль, — это вторые ключи от этой двери. Муж поручил мне хранить их.

Слова эти были сказаны самым непринужденным тоном, как если бы молодой женщине и в голову не приходило, какую это создает улику против нее. Что значило это спокойствие? Признак ли это абсолютной невиновности или дьявольская уловка невозмутимой преступницы?

Она в самом деле не понимала, какая разыгрывается драма, невольной героиней которой являлась она сама? Или она, напротив, догадывалась, какая угрожает ей опасность? Но в таком случае, как могла она так опрометчиво распорядиться ключами?

— Вы были в опере вчера, сударыня?

— Да, а потом на вечере у своей приятельницы, мадам д'Эрзингер.

— Вы ездили в своем автомобиле?

— В оперу — да. Оттуда я отослала шофера и велела приехать к мадам д'Эрзингер.

— А как же вы добрались из оперы?

Мадам Фовиль впервые как будто осознала, что это настоящий допрос, и видно было, что ей стало не по себе.

— Я нашла автомобиль на площади Оперы.

— В двенадцать часов?

— Нет, в половине двенадцатого. Я не оставалась до конца.

— Вы торопились на вечер?

— Да, или впрочем…

Она запнулась, щеки ее покрылись румянцем, губы дрогнули.

— К чему эти вопросы?

— Они необходимы, сударыня. Прошу вас отвечать. В котором часу вы приехали к мадам д'Эрзингер?

— Не знаю… не помню…

— Вы прямо направились туда?

— Почти…

— То есть?

— У меня болела голова. Я приказала шоферу медленно подняться по авеню Дюбуа и затем спуститься.