Зуб мамонта. Летопись мертвого города - [104]

— Что же ты не позвонил? — спросила мама, пристально вглядываясь в его лицо, пытаясь обнаружить следы порока. — Ничего не случилось? — Страх и радость были перемешаны в ее глазах и голосе.

— Ну что ты на пороге к человеку пристаешь? Дай ему раздеться, — пожурил ее отчим, поднимая очки на лоб.

Запел звонок, и мама схватилась за сердце.

— Кто там? — спросила она с радушным опасением.

В этой нервной женщине всегда боролось несколько чувств одновременно.

— По объявлению, — пробасили за дверью, — вы стенку продаете?

Вошли маленький робкий мужчина и полная решительная женщина на полголовы выше своего спутника.

— Здравствуйте. Мы не вовремя? — сказала она, холодно посмотрев на Руслана. Бас принадлежал именно ей.

— Проходите, не разувайтесь, — пригласил пару отчим и улыбнулся. Он всем улыбался одинаково. И Руслану, и незнакомым людям.

Женщина, стуча каблуками, прошла за мамой в зал. Отчим, дождавшись, пока стеснительный мужчина разуется, последовал за ним. Оставшись в коридоре один, Руслан повесил куртку поверх маминого пальто, снял ботинки и мрачно посмотрел на палец, выглядывающий из старого носка. В зале захлопали дверцы шкафов.

— Сколько ей лет? — сурово пробасила женщина.

— Десять, — ответила мама, как бы извиняясь за почтенный возраст стенки, — но она все еще как новая. Днем у нас эта половина окна всегда зашторена, на нее ни разу солнечный луч не попадал.

— Я ее сам собирал, — добавил отчим, — ни у одного шурупа резьба не сорвана. Жена ее раз в неделю полирует. Она у нас как член семьи. Вот, кстати, инструкция по сборке, паспорт.

— Жалко продавать, — подтвердила мама, — если бы не обстоятельства, мы бы ее ни за какие деньги не продали.

По ее голосу было ясно: действительно жалко. Дверцы захлопали с новой силой.

Руслан, не обнаружив в привычном месте тапочек, прошел босиком в свою комнату. Все в ней оставалось на своих местах, но комната казалась чужой. Книги на полке составлены в шеренгу по росту, как солдаты в строю. Его недавние рок-кумиры напоминали портреты государственных деятелей. Крышка стола отсвечивает чистотой операционной. Больничной стерильностью веет от покрывала без складок. По подоконнику стучит непривычная для северного уха зимняя капель, и, вторя ей, за стенкой глухо строчит швейная машинка. На процессоре компьютера лежит кот Филька и смотрит на него с большим подозрением. Забыл хозяина комнаты. А может быть, наоборот, вспомнил, как тот, забавляясь, пускал ему дым в нос. Теперь он был здесь хозяином и смотрел на бывшего владельца как на чужака.

— Не узнаешь? — спросил его Руслан.

Кот спрыгнул на пол и, полный достоинства, вышел вон от греха подальше. Должно быть, вспомнил.

С грустью подумал Руслан, что вырос из этой комнаты. Дело не в том, что не узнал себя. Дело в том, что в его теле был уже совсем другой человек. До мертвого города он жил как бы понарошку. Несерьезно. Как живет избалованный Филька, не знающий жизни бездомных котов, или золотая рыбка, рожденная в аквариуме.

Покупатели ушли подумать над ценой, но пришла сумасшедшая тетя Зульфия. Вытащила из полиэтиленовой сумки порезанную на ленточки материю и сказала важно:

— Мне нужно четыреста рублей.

— Ты только что получила пенсию, — рассердилась мама за порезанную блузку.

— Мне надо.

— Опять, поди, бусы купила?

— Нет, я две шляпки купила.

— Зачем тебе две шляпки? У тебя две головы, что ли?

— Мне надо к сезону.

— К какому сезону, горе мое?

Тетя Зульфия была уже старухой, но вела себя и одевалась, как девушка. До шестнадцати лет она была нормальна и ослепительно красива. Потом случилась несчастная любовь, рождение и смерть ребенка, смерть матери и — сумасшествие. Жила она одна в старой квартире и целыми днями шила из старых маминых вещей свадебные наряды. Сошьет и разрежет на аккуратные ленточки.

Руслан пошел на кухню. Кастрированный кот Филька сидел на подоконнике и внимательно смотрел за снующими внизу машинами. Подоконник был его дачей. Здесь стояли банки с зеленым овсом, который он время от времени ел. При этом морда его делалась совершенно звериной. На старый ясень шумной ватагой прилетали воробьи и дразнили Фильку. Услышав их чириканье, кот начинал дрожать. Он издавал странные птичьи звуки. Далекие дикие предки его были лесными охотниками и, видимо, подманивали таким образом добычу. Руслан встал рядом, созерцая знакомую улицу. Кот посмотрел на него серьезным взглядом умудренного жизнью существа, ожидая от Руслана какой-нибудь недостойной Филькиного возраста глупости, обнюхал, сказал на своем кошачьем языке: «Не лезь ко мне», — и снова уставился в окно. Отчим любил Фильку как личность, и его очень обижало мнение соседа, знатока кошачьих родословных: «Ты где его подобрал? У мусорного бака? Уж если заводить животное, то породистое». — «Не люблю я этих породистых уродов, — фыркал отчим и продолжал задушевно: — Другое дело Филька. Посмотри: простое русское лицо».

Подошел отчим. Погладил кота и обнял Руслана за плечи. Кот замер, уставившись в потолок. Отчим так же пристально посмотрел туда же и сказал:

— Что-то они видят, чего мы не видим.

— А когда успели новый дом построить? — спросил Руслан.