Зови меня Смерть - [114]

Голос Люкреса был тих, но слышен на весь плац. И в ответ на приказ дверь кордегардии распахнулась и выпустила двух имперских гвардейцев, ведущих «изменника». Босого, в черных штанах — от мундира МБ?! — и белоснежной сорочке. С мешком на голове. Руки его были скованы. И… он не был шером. Даже условной категории. Никакого дара, ни проблеска ауры!

Шу едва не потеряла сознание от облегчения. Это не Дайм! Спасибо тебе, Сестра, это не Дайм!..

— Прошу вас, сир, — совсем тихо попросила она. — Помилуйте этого человека.

— Не могу, моя прелесть. Право, не стоит плакать. Ну же, утрите слезы. Долг правителя — не только заботиться, но наказывать, когда это необходимо. Поверьте, мне это совершенно не нравится. Хотя… — Люкрес заговорщицки подался к Шуалейде, сжал ее руку и понизил голос. — Я уверен, некоторые моменты… вы же сумрачная, моя прелесть, вы понимаете… это бывает… пикантно. Чш-ш-ш, не спорьте. Вы — принцесса, вы по рождению выше всяких предрассудков. Не стесняйтесь своих чувств.

— Пикантно? Сир, вы же не думаете!.. — возмутилась Шу, но не успела договорить.

— Молчите, моя прелесть, и наслаждайтесь, — усмехнулся Люкрес, не отпуская ее руки, и тут же приказал: — Начинайте!

Незнакомца, лица которого Шу так и не видела, — но могла оценить широкие плечи, высокий рост и атлетическое сложение, — гвардейцы уже прикрепили к одному из столбов. За руки, подняв их так, что он был вынужден встать на цыпочки и прижаться к столбу.

Шу поморщилась: даже приготовления выглядели жестоко. И ей никак не могло это все нравиться! Она же не темная, чтобы упиваться чужой болью!

Словно в ответ на ее мысли Люкрес велел:

— Ступайте, Бастерхази, исполните свой долг… — и, криво усмехнувшись, добавил тише: — И получите удовольствие, друг мой.

— Но почему Бастерхази? И… разве не будет зачитан приговор?

А Люкрес обернулся к Шуалейде и громко заявил, нездорово блестя глазами:

— Его преступление — государственная измена, за это полагается смерть. Никто не смеет противиться Брайнонам, это подрывает сами устои империи. Не так ли, моя прелесть?

От многозначительной ухмылки Люкреса в животе у Шу похолодело. Она окинула быстрым взглядом плац, наполовину заполненный придворными. Окна дворца, из которых торчали любопытные лица слуг. И наконец задержала взгляд на Бастерхази. Он уже подошел к осужденному, избавился от камзола и плаща, оставшись в такой же белоснежной сорочке. Закатал рукава. Вынул из воздуха кнут.

Длинный, тяжелый, плетенный из кожи кнут с утолщенным кончиком. Таким гоняют быков на арене.

— Он красив, правда же, моя прелесть? — спросил Люкрес, проигнорировав отсутствие ответа на предыдущий вопрос, и сам же ответил: — Оба… оба они прекрасны. Даже жаль портить.

— Зачем мешок? Он же задохнется, — сказала Шу, до дрожи надеясь увидеть незнакомое лицо.

Ведь приговоренный — не шер, а значит, не Дайм…

— Хм… а вы правы! Так он задохнется раньше времени. Эй, Бастерхази!

— Да, сир? — Темный шер обернулся с каменным лицом.

— Дамы желают видеть, кого ты сейчас будешь наказывать.

— Да, сир. — Голос Бастерхази прозвучал ровно и безжизненно.

А Шу замерла, уговаривая себя не бояться. Держать себя в руках. Что бы ни случилось!

Мешок с головы приговоренного слетел, повинуясь жесту Бастерхази, и в тот же миг эшафот накрыл купол щита. От его острого, какого-то неестественного сверкания Шу на мгновение зажмурилась — и тут же послышался свист кнута и хриплый, полный боли выдох.

Два. Два выдоха, одновременно.

Шу вздрогнула, открыла глаза… и воздух застрял у нее в горле, словно ком сухой ядовитой травы, а все происходящее показалось кошмаром — вязким, нелогичным, неотвратимым… Проснуться бы…

— Дайм… — беззвучно прошептала она вмиг пересохшими губами. — Бастерхази, нет, не надо!..

Темный шер ее не услышал. Все с тем же ничего не выражающим лицом он замахнулся кнутом — и тот со страшным свистом упал на спину Дайма, рассек сорочку, кожу… брызнула кровь. Алые капли на белоснежном батисте. Сжатые губы. Играющие на скулах желваки. Сумасшедшее биение пульса в набухшей синей вене, уходящей вниз, в раскрытый ворот рубахи. Упрямо распахнутые бирюзовые глаза с расширенными зрачками.

И боль. Целый вихрь боли — острой, пряной, тошнотворно-сладкой, впивающейся в кожу, вливающейся в легкие вместе с воздухом.

— Прекратите… прекратите немедленно! — хрипло, как будто ее душат, прошептала Шуалейда и метнулась туда, на эшафот — всей сутью, всей волей и желанием…

Глава 32. О надежде и дипломатии

5-й день каштана, Риль Суардис, Шуалейда.

— Прекратите… прекратите немедленно! — хрипло, как будто ее душат, прошептала Шуалейда и метнулась туда, на эшафот — всей сутью, всей волей и желанием…

И ударилась о щит, разбиваясь в кровь… да нет же, какая кровь — если она по-прежнему сидит в кресле, вцепившись обеими руками в подлокотники, и поверх ее руки лежит ладонь сумасшедшего принца. Маньяка. Чудовища.

— Весьма пикантно, не так ли, моя дорогая? — с сытой улыбкой поинтересовался Люкрес.

— Остановите это! Сейчас же! — обернулась к нему Шу, сама не понимая, как еще не вцепилась ему в глотку.

— Казнь истинного шера, дорогая моя, крайне редкое событие, — не обращая внимания на ее слова, сказал Люкрес. — Смотрите внимательно, вам должно быть интересно. Обратите внимание на зеркальный барьер. — На очередном ударе Люкрес раздул ноздри и принюхался, но тут же продолжил: — Его не сможет преодолеть даже шер-зеро. Специальная разработка Конвента времен Мертвого бунта. А как интересно действуют оковы, вы заметили, дорогая моя? Блокируют дар, но не эмоции. О… это… вкусно.