Зов - [35]

Она пробралась в другой конец зарослей и встала во весь рост на небольшой лужайке. Солнечные лучи конусом падали вниз.

Пень. Камень. Три-четыре-семь-восемь.

Она вскочила на пень, стоящий на краю лужайки. Пень был широкий и весь в рубцах от зазубренных пил. Потом легко спрыгнула с него и пошла дальше, легко ступая по сосновым иглам.

Она постояла у валуна с прохладной гладкой поверхностью, засмеялась и побежала к большому дубу. Это был ее любимец, потому что в нем было дупло. Дупло у самого основания ствола было черным изнутри, и если в него сунуть руку, то все равно не достанешь до задней стенки. Прямо настоящий китайский дуб. Дупло внутри — прохладное и мягкое на ощупь, а когда вытащишь оттуда руку, то под ногтями все черное и зеленое.

Грязная кора, кровавая кора. Пять-шесть-девять-десять.

Она перешагнула через поваленное бревно и поспешила к самой высокой сосне, которую она знала. Как всегда, Дана легонько дотронулась до тяжелой сморщенной коры, которая изнутри была отчетливо красновато-коричневого цвета. Потом низко пригнулась и пробралась через кустарник, который кому-нибудь другому показался бы непролазным. Она выбрала хорошо знакомый маршрут среди корней, веток и листвы, образовавшей полог в нескольких дюймах над ее головой.

Из кустов выпорхнула птица и, низко пролетев над поросшей высокой травой поляной, нырнула в листву одного из деревьев на другом краю поляны.

Взлететь высоко в небо. Устремиться вниз. Желтая головка, синяя головка. Можно было падать камнем вниз и лететь низко-низко над землей, чуть-чуть дотрагиваясь до желтых и синих лепестков.

На поляне цвели желтые и светло-лиловые золотарник и флоксы. Дана представила себя самолетом, выполняющим фигуры высшего пилотажа — руки расставлены в стороны и немного наклонно вниз, самолет снижается и летит на бреющем полете, едва касаясь цветов. Время от времени с цветков взлетала пчела, но не жалила Дану, а быстро исчезала где-то в небе. Бедная пчела!

Дана резко повернула в сторону, чтобы проскользнуть между кустами на дальнем краю покрытой травой лужайки. Ковер из листьев и хвои напоминал губку и все еще был влажным, несмотря на жаркий день.

Солнечные блики мелькали на листьях яркими пятнами неправильной формы. Все было похоже на волшебную страну: укутав ноги прохладными тенями, прямые стволы хвойных деревьев стояли, как королевская охрана из волшебной сказки. Они разговаривали между собой, но так медленно, что каждое слово произносили по нескольку недель. Надо было слушать очень внимательно, и Дана слушала, переходя от дерева к дереву, стоя на корнях, расползающихся от стволов по земле, как концы звезд неправильной формы. Она прикладывала ухо к каждому стволу по очереди и слушала. Внутри можно было различить какой-то звук, что-то похожее на гул — они что-то шептали про себя.

Дана перепрыгнула корень, который торчал из земли, как толстая веревка. Это еще одно ее любимое место, но не только из-за разговаривающих деревьев и торчащего из-под земли корня, а больше из-за уютной полянки, которая, Дана это точно знала, ждала ее впереди. Она не ходила туда уже несколько дней, но отлично помнила, что солнце там светило всегда, даже когда тени были самые длинные. Да, солнце там светит постоянно, согревая густую мягкую траву, на которую можно прилечь и поспать или перевернуться на спину и смотреть, как птицы прыгают с ветки на ветку и стремительно носятся между деревьями.

Она хорошо изучила, в каком месте надо продираться сквозь кусты, чтобы не напороться на ядовитые колючки. Обогнуть куст, покрытый паутинкой, проскользнуть рядом со следующим. Вот она!

Трава напоминала нежный бархат и была теплой и светлой. Дана спрыгнула, и трава спружинила у нее под ногами.

Опять планировать, расставив руки, кружиться по траве, высоко задрав голову. Кружиться, кружиться, а когда закружится голова, плюхнуться в мягкую траву.

Нога задела за что-то твердое. Показалось, что это большой корень, но, насколько она помнила, там, куда она упала, корней не было, и если кто-то бросил корень или ветку на солнечную лужайку, то кто это сделал? Вокруг нее слышалось жужжание — громкое жужжание вокруг головы и рядом с ней. Нога во что-то уперлась, когда она присела, чтобы посмотреть, что это может быть.

Нет! Она отдернула ногу и прижала колено к груди. Нет, Нет! Уходи!

Тело, лежащее в траве, о чем-то ей напоминало. Оно лежало на спине, и, хотя спина была выгнута, живот не торчал. По правде говоря, от него вообще мало что осталось: только дыра неправильной формы чернела в передней части рубашки, разодранная в клочья клювами и зубами.

Голова была повернута на бок и смотрела бы прямо на Дану, если бы глаза не были выклеваны. Но на их месте были впадины, внутри которых болтались обрывки нитей, и все это напоминало фонарь из тыквы, в котором проделаны отверстия в виде глаз. На горле зияла рваная рана, похожая на высушенный солнцем каучук, а кожа на лбу и висках высохла до черноты и туго обтягивала череп.

Нижняя челюсть болталась, как дверь на одной петле. Кровь запеклась и на обрывках воротника под горлом. Голова спокойно лежала на траве, воззрившись на Дану. Запекшаяся кровь жалила даже штаны на ноге, той самой ноге, на которую Дана наткнулась и которую приняла за корень.