Зов пустельги - [99]

Что он теперь чувствует к ней, узнав о столь низменных кровавых мечтах? Наверное, то же, что и она: понимание, сочувствие, даже единодушие. А может, наоборот злость, отчуждение и желание убежать подальше от нее, как от какой-нибудь заразы? Но несмотря ни на что, он по-прежнему с ней рядом.

Машины прибавили ходу и дорога, наконец, начала напоминать езду, а не ползание.

– Я вот, что тебе скажу, – Эрик деловито расправил свой шарф и заново обмотал шею. – Месть – это самый грандиозный обман, сотворенный то ли человеком, то ли самим дьяволом. Это бесконечное ненасытное проклятие. Она жадна, ее невозможно утолить.

Эрик, как никто другой, познал эту чертовку—месть – вдоль и поперек, нахлебавшись ее плодами за всю жизнь. Она охватывает рассудок точно удав, сжимая его в мускулистых могучих петлях, пока от него не останется ровным счетом ничего. И после этого человек слетает с катушек, поддавшись бурлящему хаосу из собственных чувств: ненависть, обида, горечь, безысходность, геройство. А этого месть-то и добивается – свести человека с ума, заставить потеряться в собственном нутре, а потом создать единственный в этой сумятице ориентир, в котором растерянный человек увидит вожделенный смысл. Но этот ориентир, точно тухлое яйцо, только ты его достигнешь и возьмешь в руки, как оно разобьется, забрызгав все вокруг тошнотной склизкой массой. И вот стоишь ты весь облитый дерьмом и чувствуешь себя обманутым простаком, потому что вокруг бушует, как и прежде, беспорядочная куча эмоций и ощущений, к которым теперь добавляются отчаяние, сожаление и стыд.

– Не наше это дело – судить да наказывать, – продолжал Эрик. – Мы никогда не сможем подобрать эквивалент наказания, равный по силе совершенному злодеянию. Потому что мы не знаем, что скрывает преступник в своей душе: его истинные мотивы, убеждения, веру, страхи. Мы проецируем на него самих себя и думаем, что избрали для него самый подходящий способ мести. Мы уверены, что он получит сполна именно тем методом, что мы для него избрали. Но ведь это не так! Мы подбираем наказание для него, основываясь на собственных страхах и совести! И где-то в глубине души мы понимаем это! Мы осознаем, что свершенного наказания недостаточно, оно неполноценно. И это начинает нас изводить. Мы неудовлетворенны страданиями врага. Нам кажется, что надо было изобрести что-то изощреннее, жестче, болезненнее. Но, правда – в том, что это невозможно. Это – самообман, Нина. Мы никогда не сможем причинить обидчику ту же боль, что он причинил нам. Это просто невозможно.

Он видел, как одни мужи всю жизнь терзаются горем из-за потери любимой, а другие – начинают отбивать чечетку спустя полгода похорон. Он видел, как одни теряли свою территорию и просто перебирались на другое плодоносящее место, а другие – вешались в туалетах от невозможности выдержать позор. Не найти двух людей с идентичными отпечатками пальцев, как и с одинаковым внутренним мироустоем. Что для одного боль, для другого – пустяк, что для одного счастье, для другого – банальность. Оттого и оценить меру наказания невозможно. Виновный никогда не получит по заслугам, избранной для него карой. К сожалению Эрика, он понял это недавно, и теперь часто думал о том, что во многих ситуациях мог бы поступить иначе, дай ему только шанс вернуться.

Нина смотрела на Эрика, так просто одними лишь словами разрушающего всю ее веру в свое предназначение справедливого ангела мщения. Ей трудно принять его слова, хотя в глубине души она чувствует его правоту. Но ведь скажи ему кто-нибудь тогда в ее возрасте эти истины, принял бы он их? Или бы продолжил идти вперед также заносчиво, честолюбиво и по-юношески отважно?

– Но кто тогда сможет? Кто оценит? – спросила она, уставившись на него глазами, полными надежды.

Эрик ответил ей не менее искренним и сочувствующим взглядом.

– Не знаю, Нина. Я пока не встретил такого мудреца.

– Хочешь сказать, мне стоит уповать на Бога? – иронично спросила Нина.

Эрик ухмыльнулся. Да, он хотел бы сказать именно так. Рудольф бы сказал именно так. Но ведь это он – Святоша, а Эрик – всего-навсего малодушный агностик.

– Я просто хочу уберечь тебя от новых страданий. Их смерть не успокоит твою обиду. Ты по-прежнему будешь винить мир в несправедливости. Только к этому еще прибавятся бесконечные угрызения совести, ведь их смерти будут на твоих руках. Скажи, неужели, ты ни разу не испытывала сожаление о том, что сделала с теми детишками в лечебнице?

Нина снова уставилась в окно, но на этот раз она действительно не хотела отвечать. Этот аргумент Эрика был сродни обрубающему топору. Чертов гений переговоров. На секунду Нина даже допустила мысль, что было бы лучше, если бы на месте Эрика тут сидел Дэсмонд. Вместо возвышенных речей о морали они бы весело обсудили методы расправы с Микой.

Аргумент Эрика был тверд, как сталь. Да, возможно, тогда Нина гордилась собой за то, что отомстила обидчикам и защитила слабых. Она искренне полагала, что подчистила мир, сделала его лучше. Но со временем, она даже не заметила как, в душу закралось раскаяние. Оно было едва заметным поначалу, словно отзвук или едва слышимое эхо далекого прошлого. И лишь сейчас Нина поймала себя на мысли, что теперь не проходит ни дня без сожаления о крови, пролившейся на землю, о боли, причиненной ее руками. Эрик прав, Нина ни в одном из случаев не смогла подобрать равносильный их грехам эквивалент мести.