Зов ночной птицы - [46]

Впрочем, он недолго предавался этим размышлениям, ибо вскоре в дверях возникла миссис Неттлз.

— Экипаж подан, сэр, — сообщила она Бидвеллу.

Облик ее был привычно суров, и она даже не взглянула в сторону Мэтью.

— Превосходно! — Бидвелл поднялся из-за стола. — Вы готовы ехать, джентльмены?

Перед домом их ждал экипаж с парой лошадей; на козлах восседал Гуд — тот самый старик-негр, что играл на скрипке во время их первого ужина и поймал черепаху для второго. Бидвелл, Вудворд и Мэтью поочередно забрались в карету, которая под низкими клубящимися тучами повезла их от дома мимо источника и далее по улице Мира. Люди на улице попадались, но нечасто; из-за такого освещения — или его недостаточности — утро казалось особенно угрюмым, и Мэтью мог удостовериться воочию, как быстро утекает жизнь из этого злосчастного поселения.

У бесполезных ныне солнечных часов Гуд свернул на восток по улице Правды. С приближением к темнице у Бидвелла, похоже, начали пошаливать нервы, и он попытался снять напряжение двойной понюшкой табаку. Гуд объехал свиней, развалившихся в луже посреди улицы Правды, и вскоре остановил экипаж перед глухими стенами тюрьмы. У входа их поджидали двое: Николас Пейн и широкогрудый здоровяк не менее шести футов ростом. Треуголка на его макушке не могла скрыть пламенно-рыжие волосы; того же цвета была и его длинная неухоженная борода.

По выходе из кареты Бидвелл представил друг другу Вудворда, Мэтью и рыжебородого гиганта.

— Это мистер Ганнибал Грин, наш тюремный надзиратель.

Когда судья пожимал покрытую рыжими волосами руку, у него возникло ощущение, что его пальцы в любой миг могут быть сломаны, как сухие хворостинки. Темные, неопределенного оттенка, глаза Грина прятались в глубине глазниц и — по оценке Мэтью — не выражали ничего, кроме готовности нанести тяжкие увечья всякому, кто не понравится их обладателю.

Бидвелл медленно, глубоко вздохнул.

— Войдем? — сказал он.

Грин без лишних слов достал из кармана кожаного камзола пару ключей на шнурке и вставил один из них в скважину висячего замка, запиравшего дверь тюрьмы. Одним резким поворотом открыв замок, он снял натянутую поперек двери цепь, а затем толчком распахнул дверь. Внутри был кромешный мрак.

— Ждите здесь, — буркнул он и вошел в дом, тяжело топая по неотесанным доскам пола.

При взгляде в темный провал тюремного входа судья и его секретарь ощутили гнетущую тревогу. Изнутри в лица им потянуло сладковато-горьким запахом мокрой соломы, а также пота и прочих телесных выделений, невольно наводя на мысль, каково это быть запертым в такой духоте и сырости. Вскоре объявился Грин с фонарем, замызганное стекло которого едва пропускало свет.

— Заходите, — сказал он.

Бидвелл еще раз торопливо набил ноздри табаком и вошел первым.

Здание нельзя было назвать просторным. За прихожей располагались четыре камеры, забранные железными решетками, по две слева и справа от прохода. Пол был устелен соломой. Мэтью предположил, что когда-то здесь была небольшая конюшня, впоследствии переоборудованная в тюрьму.

— Наконец-то пришли, слава те Господи! — раздался мужской голос справа. — Я уж начал думать, что обо мне забыли!

Тюремщик не обратил на него внимания. Он поднял руку высоко над головой, взялся за свисавшую с потолка цепь и сильно ее потянул. Со скрежетом и скрипом под потолком открылся люк, впустив в помещение немного свежего воздуха и столь нужного сейчас света.

При этом освещении — мутно-сером, но все же намного более ярком, чем свет тюремного фонаря, — они разглядели мужчину в ближайшей ко входу камере, который стоял, вцепившись обеими руками в прутья и прижимая к решетке обросшее щетиной лицо с такой силой, словно надеялся каким-то образом протиснуться сквозь нее на волю. Он был молод — всего пятью-шестью годами старше Мэтью, — но уже располнел в талии. У него были крупные мясистые руки и бычья шея; спутанные черные волосы падали на лоб и почти скрывали серые глаза, блестевшие по сторонам грушевидного носа, который — как и его щеки — был изрыт оспинами.

— Я готов выйти отсюда! — объявил он.

— Она в дальней камере, — сказал Бидвелл судье, игнорируя молодого человека.

— Эй, Бидвелл! — крикнул тот. — Черт тебя возьми, я же сказал, что готов…

Хрясь! — кулак Грина врезался в одну из державшихся за решетку рук. Заключенный взвыл от боли и отступил вглубь камеры, прижимая к груди разбитые пальцы.

— Говори с уважением, — сказал Грин, — или не говори вовсе. Усек?

— Ой-ой-ой, ты чуть не сломал мне руку!

— Ноулз, тебе по приговору осталось сидеть еще один день и одну ночь, — обратился к нему Бидвелл. — Тебя выпустят завтра утром, и ни минутой раньше.

— Послушайте! Прошу вас! — теперь уже просительным тоном произнес Ноулз, вновь приближаясь к решетке. — Я не вынесу здесь еще одной ночи, сэр! Клянусь Богом, не вынесу! Эти крысы меня доконают! Сожрали почти всю мою еду и мне самому чуть глотку не перегрызли, еле отбился! Неужто мне мало этого наказания, сэр?

— Тебя приговорили к трем дням и трем ночам. Значит, ты должен отсидеть этот срок.

— Постойте! Постойте! — быстро заговорил Ноулз, прежде чем остальные двинулись дальше по проходу. — На самом деле я не крыс боюсь! Я боюсь