Зов Лавкрафта - [12]

Тварь замерла перед алтарем, раскачиваясь и содрогаясь от нетерпения.

Теперь все ждали только меня.

Я перехватил нож обеими руками, взмахнул и с силой вонзил в тело жены. Лезвие скрипнуло по грудине, удар смял ребра как пустую картонную коробку. Внутри изуродованной плоти что-то глухо забурлило. Лика распахнула глаза и, захрипев, выгнулась дугой. Кровь брызнула на брюхо светящегося чудовища, на каменный алтарь, на мое лицо.

Глаза обожгло огнем, я отшатнулся. Тут же раздался гром, заглушивший хохот и неистовое пение.

Стены и пол задрожали. Пыль, булыжники и комья земли посыпались мне на плечи. Я обернулся в сторону фосфоресцирующей твари, но потерял равновесие. Подземелье вздрагивало, камни били по голове, срывая куски кожи. Город над нами терял опору и рушился в воды озера. Я закрылся руками, но очередная глыба — неимоверно тяжелая и разрушительная — сбила меня с ног и вдавила в плиты подземной набережной. Тьма стала непроглядной, а спасительная тишина поглотила безумный карнавал. Во мраке Тартара сгинули и озеро, и алтарь, и толпы нечисти.

Меня вернул к жизни звонкий треск. Это дребезжала блеклая люминесцентная лампа. Лампа истерично моргала, вспышки озаряли пыльный захламленный подвал. Вдоль стен вросли в землю деревянные ящики, валялся ржавый инструмент и пачки рекламных газет. От серых труб веяло холодом. В воздухе стоял тяжелый запах плесени.

Я попытался встать, отрывая руки от липкого, залитого кровью пола.

Лика лежала возле рулона старой ветоши, свернувшись в позу эмбриона. Она что-то сжимала у себя на груди, словно хотела скрыть от посторонних глаз.

Я осмотрелся.

К входной подвальной двери поднималось несколько ступенек. Дверь была открыта. В проеме виднелась беседка, увитая тяжелой виноградной лозой.

Владимир Чубуков ТЕНЬ МОЕГО БРАТА

Честно скажу, не было у меня никаких чувств на похоронах брата. Равнодушие. Скука. Вот и все. Даже удивился собственному спокойствию. Да и то — удивился тоже как-то равнодушно.

Мы были с ним близнецами. Впрочем, что там «были» — и теперь продолжали оставаться ими. Близнец живой, близнец мертвый. Одно лицо на двоих. В характерах никакого сходства, зато внешне нас не различить.

Смотрю на него, в гробу лежащего, и вижу там себя самого. Жутковато — точнее, должно быть жутковато. Но я спокоен. Возможно, мое спокойствие — защитная реакция, маскировка, и под ней я спрятался от жути, которой надлежало меня охватить при взгляде на это мертвое точь-в-точь мое лицо.

Одна из причин, по которой я сторонился Игоря, как раз в том, что слишком уж мы с ним похожи. Будь мы рядом, нас обязательно путали бы, а брат человек такой, что не преминул бы использовать это сходство для своей выгоды. Вечно затевал какие-то аферы, манипулировал окружающими, строил мутные планы, влипал в ситуации, из которых потом с трудом выкручивался, в общем, ходил по краю.

Я с детства любил читать: сначала сказки, потом фантастику, потом мистику, ну, и классику, само собой, лет с пятнадцати зачитывался поэзией, особенно, декадентами и символистами. Брат же не читал ничего, кроме справочников и руководств, да и тех прошло через его руки совсем немного. Особенно ценил здоровенный увесистый том медицинской энциклопедии, хотя призвания к медицине не чувствовал, энциклопедия увлекала его, прежде всего, описаниями всевозможных патологий.

Когда я ушел в армию, брат отмазался от призыва, мастерски симулировав заковыристое нервное расстройство, симптомы которого вычитал в медицинской энциклопедии, а потом в точности воспроизводил их перед врачами.

Я родился на несколько минут раньше — был формально старший, и родители внушали нам, что старший — я, а младший — он. Усвойте и не забывайте. Простая схема, которая была для них так важна. Отец ведь любил все раскладывать по полочкам, строить всех по ранжиру. Иначе и не мог смотреть на мир, как только через сетку координат, определявших точные фокусные расстояния до всякого предмета и явления. Мать, конечно, во всем его поддерживала.

Но постепенно я, старший брат, осознал, что Игорь не потому вслед за мной явился на свет, что был младше. Нет, он пропустил меня вперед, до времени затаившись и выжидая. Как сильные и властные запускают в опасное пространство, прежде всего, более слабого и малоценного, кого не жалко. Такое ощущение подспудно вызревало у меня годами, проведенными с ним бок о бок.

Вернувшись из армии и устроившись на работу в сюрвейерскую компанию, я тут же съехал от родителей, оставив их с Игорем в трехкомнатной квартире. Тогда, во второй половине девяностых, в сюрвейерских компаниях прилично зарабатывали даже простые тальмана. Так что жил безбедно, к тому же через несколько лет из тальмана стал инспектором, хотя не имел высшего образования.

Отец меня искренне не понял, ему казалось, это так непрактично — платить за съемное жилье, когда в родительском гнезде пустует твоя комната, отдельная, в которой можно, если что, и на ключ запереться, этакая «мой дом — моя крепость». Отец все-таки плохо знал Игоря, поэтому не понимал моих мотивов.

Уже с четырнадцати лет я мечтал сбежать подальше от брата — особенно, после истории со стариком-инвалидом.