Зов из бездны - [28]

– Не лучше, — ответил Херихор. — Жрецы опытные и мудрые слишком стары и не снести им голод, жажду и другие тяготы долгого пути. А те, кто помоложе, слишком изнеженны, слишком любят вино и арфисток, и ни один не сравнится с тобой телесной крепостью. Вот в тебе я уверен, сын мой Ун-Амун. Уверен! Ты выдержишь голод и выдержишь жажду, ты молвишь нужные слова владыкам Джахи, а случится, и от разбойников отобьешься.

При упоминании о разбойниках я содрогнулся и начал опять:

– Почему, господин, ты по…

Но Херихор легонько стукнул меня по плечу и произнес:

– Вижу, давно моя палка не гуляла по твоей спине, Ун-Амун! Забыл? Хочешь попробовать?

Я не забыл. В жреческой школе, где я учился, Херихор, тогда молодой жрец, был моим наставником. И часто подвигал меня к усердию в письме, чтении и счете, приговаривая, как все учителя: «Ухо мальчика на его спине». Это верно. Но теперь я не мальчик, а мужчина, и принимаю неизбежное без палок. Палки веский довод только для глупцов.

– Покорен твоей воле, мудрейший, — пробормотал я, склоняясь к стопам Херихора. — Ты приказал, я услышал.

– Так-то лучше, — откликнулся мой господин. — Ты вернешься, Ун-Амун, обнимешь своих женщин и детей, получишь награду и упокоишься со временем в своей гробнице. И знаешь, почему я в этом так уверен?

– Почему, святой отец?

– Потому, что ты плут, Ун-Амун, большой плут и искусник в тех делах, что требуют упрямства и нахальства. А здесь необходимо то и другое. — Он наклонился ко мне и, хоть слуги стояли вдалеке, понизил голос: — Храм не так богат, как в былые времена, а в казне владыки нашего — да будет он жив, здоров и силен! — тоже поубавилось сокровищ. Поэтому не дам я тебе мешков с серебром и ларцов с золотом. Немногое ты получишь от Унофры… может, в Танисе что-то добавят, ведь Амон тоже их бог! Но будет это не плата за лес, а скорее дары правителям Джахи, и твой язык должен сделать их щедрыми. Подари медное кольцо с умным словом, и оно покажется золотым. Понимаешь?

– Да, мой господин. Но слышал я, что в Джахи много городов и много князей. К кому из них ты меня посылаешь?

Херихор задумался на недолгое время, потом сказал:

– К Закар-Баалу, правителю Библа. Бывает он слишком горд, бывает гневен, но больше других чтит богов Та-Кем, а в услужении его есть люди из нашей страны. Если помнят о земле предков, помогут тебе. Кроме того, торгует с Библом владыка Таниса, и к нему я дам тебе послание.

Мой господин ни разу не назвал Несубанебджеда по имени, только владыкой Таниса. Знак неприязни, и вполне понятной: два могущественных человека не могли испытывать дружеских чувств. Каждый думал на годы вперед, каждый мечтал о престоле и помнил, что есть у него соперник. Каждому было известно: бык умирает, но Апис живет. Так же и фараон в Обеих Землях.

Херихор молчал, уставясь в землю и о чем-то размышляя. С неба струился зной, Река катила воды на север, дряхлая ладья покачивалась у берега, и доски ее тоскливо скрипели, будто жалуясь на беспощадное время. Я, безмолвствуя, молил Амона о чуде — ведь мог же он превратить старую барку в новую, и тогда не пришлось бы мне ехать в дикий край, где обитают аму, хабиру, шерданы и прочие дети гиен. Мог он и другое сделать — вразумить Херихора, чтобы тот отправил в Библ не меня, а того же Унофру. Но мечты те были пустыми. Я понимал, что казначей и другие сподвижники — ценные люди для господина, и он не станет рисковать их жизнями. Ну а Ун-Амун — всего лишь слуга, полезный временами… Вернется — хорошо, не вернется — будет у храма другой привратник. Хвала Амону, если мой сын!

Но я ошибался, думая так о Херихоре. Внезапно он поднял голову и произнес:

– Одна рука в ладоши не хлопает. Ты красноречив, Ун-Амун, но речи твои надо подкрепить словом бога. Или хотя бы его видом, так как боги чаще молчат, чем говорят… Я дам тебе с собой великую святыню, дам Амона Дорожного, чтобы он охранял тебя в пути и помог столковаться с Закар-Баалом. Тот, с кем Амон, уже не просто мой гонец, а посланник бога! Понимаешь ли ты это, сын мой?

– Вижу, слышу и понимаю, — ответил я, простираясь в пыли.

– Хвалю твои глаза, уши и разум, — раздалось в ответ. — Береги же эту святыню! От чужих рук береги, от нечистых взглядов и поругания! Она дороже золота и серебра, что даст тебе Унофра!

На закате я вернулся в свой дом, велел Аснат и Туа собрать еду и кое-какую одежду и сказал им, что уезжаю надолго. Женщины взвыли, дети мои опечалились. Но печальнее всех был Брюхо, которому выпала честь меня сопровождать. Обойтись без него я не мог, ибо всякий, кого нагружают сокровищами, нуждается в помощнике. У сокровищ есть свойство привлекать алчные взгляды и воровские руки, и лучше, когда следят за ними четыре глаза, а не два. Я объяснил это Брюху, дал ему пива с лепешкой, и он утешился. Но женщины выли всю ночь.

Утром я простился с ними, обнял Шедау, сына Аснат, и двух маленьких дочек Туа, обул прочные сандалии и, как было велено, пошел к Унофре. Брюхо тащился следом, жалуясь то на жару, то на тяжесть дорожного мешка, то на сбитые ноги и слишком жидкое пиво. Оставив его у храмовых врат, я пересек двор, как делал это тысячи раз, миновал залу с огромными колоннами и изваянием Амона, юркнул в узкий полутемный коридор, спустился вниз по сорока ступеням и вошел в сокровищницу. Там меня ожидала большая, обтянутая ремнями корзина, а в ней — ларец и ящичек из кедра высотою в локоть