Зотика - [62]

– Пей, – молвил Намирра и сам отпил глоток странного вина, красного и темного, словно наполненного пагубным закатом потерянных лет. Зотулла и Обекса выпили вина, но не почувствовали тепла, разливающегося по венам, а только медленно подбирающийся к сердцу холод, как от наркотического зелья.

– Воистину, прекрасное вино, – сказал Намирра. – Такое вино достойно того, чтобы поднять тост за продолжение нашего знакомства. Это вино было сделано давным-давно, когда умер король, и закрыто в похоронных урнах из темной яшмы. Мои оборотни нашли его, когда раскапывали могилы в Тасууне.

Язык Зотуллы примерз к небу, как мандрагора замерзает зимой в покрытой инеем почве, и он не смог ответить на учтивость Намирры.

– Прошу тебя, отведай мяса, – промолвил Намирра, – не пожалеешь, ведь это мясо того вепря, которого Палачи Уккастрога откармливали хорошо измельченными останками людей, погибших на их дыбах и виселицах. Более того, мои повара сдобрили его травами, собранными на могилах, и нашпиговали его сердцами гадюк и языками черных кобр.

Император ничего не ответил, и Обекса молчала, пораженная изуродованным подобием того, кто некогда был ее любовником. Страх ее перед магом рос с каждой минутой. Для нее самым весомым доказательством зловещей силы колдуна являлось то, что он знал об этом давно забытом убийстве и оживил труп.

– Однако я боюсь, – молвил Намирра, – что мясо тебе кажется недостаточно вкусным, а вино недостаточно крепким. Чтобы пробудить аппетит, я позову моих певцов и музыкантов.

Он произнес слово, неизвестное Зотулле и Обексе, которое прогремело по огромному залу, подхваченное множеством голосов. Тут же появились певицы-оборотни с бритыми телами и волосатыми ногами, скаля длинные желтые клыки, на которых налипла падаль, и стали виться, как гиены, перед гостями. За ними вошли, топая ослиными ногами, черти, которые держали в обезьяньих лапах лиры, сделанные из костей и сухожилий каннибалов с Наата; за ними следовали волосатые сатиры, игравшие, надувая щеки, на гобоях, сделанных из бедренных костей молодых ведьм и волынках из грудей негритянских королев.

Они склонились перед Намиррой в поклоне. Затем оборотни завыли печально и отвратительно, как шакалы, почуявшие падаль, а сатиры и черти заиграли мелодию, похожую на стон пустынных ветров, гуляющих в покинутом гареме. И Зотулла задрожал, ибо пение наполнило его душу ледяным холодом, а музыка оставила в его сердце страшную пустоту, как от разрушенных и растоптанных коваными копытами времени империй. В этой музыке он слышал шум песка в увядших садах и шелест истлевших шелков на некогда роскошных ложах, и шипение змей, свернувшихся вокруг поверженных колонн. Так исчезала навсегда слава Уммаоса, словно унесенная самумом.

– Какая веселая мелодия, – произнес Намирра, когда музыка стихла и певицы перестали выть. – Но мне кажется, что тебе мои развлечения скучноваты. Сейчас танцоры станцуют для тебя.

Он повернулся к залу и правой рукой начертал в воздухе загадочный знак. Тут же с потолка спустился бесцветный туман и на короткое время скрыл зал, словно упавший занавес. За занавесом раздался гомон голосов и приглушенные крики, которые вскоре стихли.

Потом пелена вдруг спала, и Зотулла увидел, что накрытые столы исчезли. В широких проемах между колоннами на полу лежали, связанные ремнями, его придворные, евнухи, вельможи, наложницы и все остальные, словно попавшие в сети птицы с великолепным оперением. Над ними под музыку лир и флейт танцевали скелеты, слегка прищелкивая костями, тяжело подпрыгивали мумии, и остальные приближенные Намирры скакали и ужасающе дергались всеми своими членами. Они носились по телам людей императора в ритме дьявольской сарабанды, с каждым шагом становясь выше и тяжелее, пока мумии не стали похожи на мумии Анакима, а скелеты не превратились в колоссов. И все громче звучала музыка, заглушая слабые крики людей. И все громаднее становились танцоры, головы которых уже достигали капителей огромных колонн, шатавшихся от их топота. А лежавшие у них под ногами люди, которых да вили, как виноград для получения вина, стонали и кричали, и пол весь был забрызган их кровью, будто кровавым суслом. Император, словно попавший ночью в зловонное болото, услышал голос Намирры:

– Похоже, тебе не нравятся мои танцоры. Тогда я покажу тебе по-настоящему королевское зрелище. Поднимайся и пойдем со мной, ибо ты увидишь всю свою империю.

Зотулла и Обекса поднялись с кресел, словно лунатики. Не оглядываясь ни на сопровождающих их призраков, ни на зал, где прыгали танцоры, они последовали за Намиррой к алькову за алтарем Тасайдона. Оттуда по винтовой лестнице они поднялись на высокий балкон, с которого был виден дворец Зотуллы и обагренные закатом крыши города.

Похоже, пока шло это адское празднество, прошло несколько часов, и солнце клонилось к закату, опускаясь за императорский дворец и окрашивая бескрайние небеса кровавыми лучами.

– Смотри, – молвил Намирра, прибавив странное заклинание, на которое камни здания откликнулись, словно гонг.

Балкон слегка качнулся, и Зотулла, выглянув наружу, увидел, что крыши Уммаоса уменьшаются. Он взлетел на балконе в небо на невероятную высоту и увидел купола своего собственного дворца, городские дома, вспаханные поля, и пустыню, и огромное солнце, садившееся за горизонт. У Зотуллы закружилась голова, и холод охватил его от ледяного ветра, подувшего в лицо. Но Намирра произнес другое слово, и балкон перестал подниматься.