Зорро - [2]

Второй раз Тилькуате возник на пороге спальни после заката солнца, падавшего за обожженные зноем холмы столь стремительно, что в доме едва успевали зажечь пеньковые фитили масляных плошек. Дон Росендо лежал на смятой простыне, закрыв глаза и широко раскинув руки, а Хачита обтирала его исхудавшее жилистое тело мягкой беличьей шкуркой, смоченной в слабом уксусе.

— Надо приложить к его вискам олений глаз, а потом надрезать вены и выпустить дурную кровь, — пробормотала она, не поворачивая головы.

— Для этого надо сперва убить оленя, — заметил Тилькуате.

— Ты что, так стар, что уже не можешь этого сделать? — спросила Хачита.

— Могу, — сказал Тилькуате.

— Тогда чего ты ждешь? Иди.

— Я жду, когда олени пойдут на водопой, — объяснил старый индеец.

— Но ты должен быть там прежде, чем они приблизятся, иначе спугнешь.

— Ты права, — согласился Тилькуате, — я иду.

Старик бесшумно отступил в тень, дверь спальни медленно затворилась за ним, и вскоре Хачита услыхала, как взвизгнули ржавые петли ворот и как редко и лениво забрехал койот, разбуженный частым мерным топотом конских копыт по выжженной дороге.

Вскоре на главную площадь Комалы неторопливым и почти неслышным шагом въехал всадник в широких грубых штанах, сотканных из волокон агавы, и в короткой куртке из буйволовой кожи. Узкая чешуйчатая лента, в которой опытный глаз без труда узнал бы высушенную шкуру гремучей змеи, охватывала его низкий покатый лоб над выпуклыми валиками бровей и плотно прижимала к впалым вискам длинные прямые волосы. Талию всадника обвивал широкий красный пояс, а в ребра упиралась рукоятка ножа, выделанная из рога молодого оленя.

Всадник направил коня к широко распахнутым дверям таверны, но прежде чем спешиться, потянул на себя поводья и прислушался к шуму, доносящемуся из глубины тускло освещенного заведения.

— Роке, Висенте, Бачо, Годой, — чуть слышно прошептал он, свесившись с седла и вглядываясь в дымный маслянистый сумрак. — Четверых для этого дела вполне достаточно…

Всадник направил коня к крепкой бревенчатой коновязи, освещенной рваным пламенем смолистого факела, спешился, намотал конец уздечки на кованую скобу и неторопливым шагом направился к широким ступеням таверны, вытесанным из цельных дубовых колод.

Когда он вошел, за угловым столом у дальнего конца стойки шла игра, и потому четверо игроков не сразу обернулись на звук шагов нового посетителя. Один метал карты по столу, сухо потрескивая упругой новенькой колодой, а трое остальных не отрывали глаз от его быстрых смуглых пальцев. Тишь в таверне стояла такая, что треск разлетающихся карт казался перестрелкой повздоривших ковбоев.

Тилькуате — а это он вошел в таверну в столь поздний час — подождал немного и, когда игроки стали открывать сданные карты, вытащил из кармана штанов плоскую кожаную флягу, выдернул зубами пробку, запрокинул голову и сделал несколько длинных шумных глотков.

— Черт бы побрал этого пьяного индейца! — выругался один из игроков, бросая на стол пестрый карточный веер. — Испортил мне всю игру!

Игрок обернулся к вошедшему и стал медленно приподниматься со стула.

— Не заводись, Роке, — примирительно сказал банкомет, — просто тебе сегодня не идет карта, а старый Тилькуате здесь ни при чем…

— А я говорю: он колдун, и из-за него вся наша игра пойдет наперекос! — гнул свое Роке.

Пальцы его левой руки уже расстегнули тяжелую серебряную пряжку на животе и захлестнули свободный конец ремня вокруг правого запястья.

— Верно, старик, тебе, наверное, лучше убираться, Роке сегодня не в духе, — беззлобно проворчал третий игрок по имени Висенте.

— К своему сумасшедшему хозяину, — буркнул четвертый, Бачо. — Распустил вас на свою голову, так вы же его еще и отравили!

— А кто тебе сказал, что дона Росендо отравили? — сиплым нетвердым голосом спросил Тилькуате, уклоняясь от свистнувшей в воздухе пряжки ремня.

Впрочем, со стороны это выглядело так, словно старый индеец просто пошатнулся и отступил на полшага, чтобы не упасть, но тем не менее пряжка миновала его ровный, как лезвие мачете, пробор и звонко щелкнула по сапожному голенищу нападавшего.

— Так говорят в лавках, где закупает съестное ваш повар, — уклончиво ответил Бачо. — А в этих лавках бывает много народу, сам знаешь…

— Бачо, я не узнаю тебя! — воскликнул Роке, на миг забыв о своем промахе. — Ты опустился до того, что отвечаешь на вопросы этого старого пьянчуги, да и к тому же индейца, который на другой же день пропьет клочок земли, великодушно подаренный ему этим сумасшедшим Росендо!

— А может, он как раз и явился сюда, чтобы заложить единственное добро, упавшее на него будто с небес по воле этого тронутого? — раздался зычный голос из-за стойки бара.

Все обернулись. Хозяин заведения Мигель Каррера стоял за стойкой и концом перекинутого через плечо полотенца тщательно протирал высокий тонкостенный бокал на толстой приземистой ножке.

— Что ты делаешь? — нахмурился Роке.

Каррера ответил не сразу. Он выставил бокал против пламени коптящей плошки, потом подышал в него и опять поднес к свету.

— Посмотри — и увидишь, — спокойно сказал он.

— Я пока еще не слепой, — скрипнул зубами Роке, — и мне бы не хотелось видеть, как ты будешь поить эту краснокожую тварь!