Зори не гаснут - [23]

— Кто ж его знает? Приехал прошлой весной, построил зачем-то большой дом, а живет один.

— Странно.

— Пенсию, кажется, получает. Обходительный, здоровается. В общем, живет втихомолку.

ТРУДНЫЙ ЧЕЛОВЕК

С Погрызовой я твердо решил быть выдержанным и терпеливым. Нам надо сработаться. Пробую на нее воздействовать — предельно тактично указываю на ее недостатки. У нее свой характер и самолюбие. С этим надо считаться. Не все же такие, как Леночка. Леночку мне жалко. Рассказывают, что властная свекровь тиранит ее, придирается к каждому пустяку, но Леночка все терпит.

Она очень исполнительная, безответная, неразговорчивая и всегда хочет спать. Когда нет больных и в кабинете становится тихо, она задремывает, сидя на табурете. Я иногда пробую отправить ее домой.

— Елена Осиповна, идите отдохните.

— Ничего, ничего. Нельзя, — отказывается она и остается.

И хотя она не уходит, Погрызова замечает язвительно:

— Нарожают детей, а за них работай.

Однажды у Леночки из груди, сквозь халат, проступило молоко. Погрызова безжалостно указала ей на это при мне. Леночка покраснела до слез, застыдилась, убежала за ширмочку. Я молча, укоризненно посмотрел на Погрызову.

— Неряха, — пренебрежительно отозвалась Ольга Никандровна. Через день или два я предложил Леночке:

— Елена Осиповна, берите-ка вы отпуск теперь. А Ольга Никандровна пойдет позже.

— Ни в коем случае! — вскипела Погрызова. — С какой стати? У меня сейчас покос начинается.

Леночка смолчала, как всегда.

Постепенно узнаю о Погрызовой «дела давно минувших дней». Предложил ей съездить в соседнее село к больному ребенку. Она притворно удивилась:

— А почему не Лена?

— Елена Осиповна должна кормить свою девочку.

— Ну, что ж. Раз так, я съезжу. Но на чем?

— На лошади.

— Что вы! Колхоз лошади не даст.

— А вы обращались?

— Как же — не раз. Придется на велосипеде.

После работы я пошел в правление, но председателя колхоза Климова не застал и потому сам отправился на конюшню.

На конном дворе ковыляла хромая лошадь. В рубленой избушке, положив под голову хомут, спал старик-конюх с потухшей цигаркой, прилипшей к нижней губе.

Дедушка! — позвал я.

— Ась? — встрепенулся он, приподнимаясь и поводя мутными со сна глазами. — Не сплю я. Скучно — прилягу, а спать не сплю.

— Пришел с вами потолковать.

— О чем это? — насторожился дед.

— Насчет лошадей.

— Лошади все в работе. Пантера — так она засеклась.

— Я не про то. Ольга Никандровна говорит, что ей лошадей не дают.

Старик по-молодому вскочил на ноги.

— Ишь ты! Лошадей не дают… Так кто ж виноват? Мы разве не люди? Мы от чистого сердца: придет — попросит — на тебе, пожалуйста. Потом, смотрим — не то. Возьмет лошадь к больному ехать, а сама по дрова. Она думает, что ежели лошадь животная бессловесная, так все шито-крыто. Не тут-то было. Перестали лошадь давать…

Пока он сердился, я присел на пустую бочку. Старик, видя, что я настроен миролюбиво, постепенно затих.

— Больше этого не повторится, — обещал я.

Старик вынул маленькую гребеночку, расчесал бороду аккуратно на две стороны.

— Ну как же, все-таки?

— Мне што? Как бригадир, — все еще стараясь казаться строгим, проговорил старик.

— Маломальский разрешит.

— Тогда мы без всякого. Дело нужное. Только сподручнее с вечера упредить или раненько утречком.

— А с Ольгой Никандровной я поговорю.

Он махнул безнадежно рукой.

— Черного кобеля не отмоешь добела.

Боюсь, что он прав. Ольга Никандровна вернулась из Затеевки усталая, пропыленная.

— Ничего особенного, — сообщила она. — Обыкновенная ангина. И зачем меня только гоняли? Больше не поеду. Я не девчонка на велосипедах летать.

Я сказал ей:

— Следующий раз вы поедете на лошади, но только с условием, что не станете возить дрова.

Она не проронила ни слова. Теперь она вежлива со мной, хотя в этой вежливости звучит нарочитость. Обращаясь ко мне, она говорит: «Будьте добры», «Благодарю», «Потрудитесь…», но чем вежливее она старается быть, тем сильнее раздражает меня.

Все в этой женщине вызывает во мне неприязнь: и подол яркого платья, высовывающийся из-под халата, и то, что она часто выходит в прихожую курить, и то, что удивительно много пьет воды из графина и не споласкивает стакан, и даже худые ноги ее, накусанные комарами и расчесанные до ссадин.

Ежеминутно, во время приема больных, я ощущаю присутствие неприятного и недоброжелательного ко мне человека, как будто дверь не затворяется и все время тянет холодным сквознячком.

БУКА

Она появилась неожиданно: маленькая, щупленькая с туго заплетенными, торчащими, словно накрахмаленными, косичками. Взглянула на меня строго из-за толстых стекол очков.

— Это вы раму выставили?

— Да, — признался я.

Она гневно прошлась по комнате.

— Никто вас не просил — это во-первых. А во-вторых, я сама могла. И что вы этим собирались доказать? Нехорошо! Я тут накричала на Маломальского — и все из-за вас.

— Алевтина Захаровна!

— Не зовите меня так. Что за Алевтина? Я еще не старуха. Зовите Аллой.

— Садитесь, Алла.

— Я не сидеть пришла. Короче — мы решили поставить пьесу, Андрей выбыл. Вам придется исполнять роль репортера.

— Позвольте, я никогда не исполнял никаких ролей.

— Неважно.

— Да и времени у меня нет.