Зори над Русью - [249]

— Семен Михайлович, поздорову ли?

— Куда эдак гонишь?

— Аль Мамай близко?

— Близко! — крикнул Семен и пронесся мимо…

В шатре великого князя Мелик не стал кланяться и спрашивать о здоровье. Молча вынул он свой меч, молча положил его к ногам князя. Увидав на светлой стали клинка бурые пятна запекшейся крови, Дмитрий вскочил.

— Далеко?

— Рукой подать, княже. Идет Мамай от Гусина брода, одна ночь между нами. За Доном разъезды ордынские рыщут, гнались они за нами и повернули у самого Дона. — Семен потупился, не скрыв боли, добавил: — Петрушку Чурикова у меня зарубили. Там и остался.

— Первый, кто голову сложил!

— Да, первый!

Князь начал креститься, шептать:

— Господи! Упокой душу воина Петра в селениях праведных… — и сам же оборвал себя: — Не время, Семен, перед битвой для скорби.

— Знаю… да невмоготу… — голос Семена срывался… — Двадцать два года парнишке… моего Ванюшки всего на пять лет старше… жить бы да жить ему…

— Место глядел? — спросил князь.

Семен сразу подобрался, заговорил твердо:

— Как ты приказал. Урочище сразу за Доном — Куликовым полем зовется, лучше места не найти, холмы пологие, просторно, в длину добрый десяток верст будет.

— То–то что просторно, а кто татарские конные тьмы остановит, когда они на охват пойдут?

— Не пойти им на охват. Налево речка Смолка течет, заросла она дубовой крепью, чем ближе к Дону, тем гуще, направо ручей Дубяк, тож в дубраве до самой реки Непрядвы, а меж ними не многим боле пяти верст.

— Значит, есть куда крылья рати опереть?

— Есть, княже.

— Твердо твое слово, Семен? Не пройдут татары?

— Сам глядел. Там не то что конник, пеший не пролезет. Дубравы дремучие.

Князь шумно вздохнул, потом спросил, точно упрекнул Семена:

— А за спиной?

— За спиной, конечно, Непрядва, отступать будет некуда.

Князь усмехнулся, чему — не поймешь, потом сказал:

— Иди, Семен Михайлович.

Семен поднял меч, вышел из шатра и начал водить своего коня. А к князю в шатер один за другим спешили князья и воеводы.

Кто закричал в шатре, Семен не знал, но крик этот заставил его замереть на месте.

— И себя, и полки, и Русь погубишь! Не слыхано в битву идти, когда река за спиной! На смерть идти!

В шатре загудело сразу несколько голосов, в бестолочь вскриков вплелись слова:

— Хочешь крепости в сердцах ратников — веди за Дон!

«Кто–то из Ольгердовичей, — понял Семен, — слова русские, а выговаривает не по–нашему».

Опять шум, спор и спокойный голос Дмитрия:

— Из Троицы мне письмо привезли. Отец Сергий твердит одно: «Вперед идти!»

И новый ворчащий голос:

— Тоже советник князьям нашелся! Мужик, мужиком и остался, в посконной рясе по сию пору ходит, воду сам носит, юрод! Тоже советчик!

Голос Дмитрия прозвучал как окрик:

— Тебе бы, князь, у этого мужика разума занять да и бесстрашия тоже! Почто и шли сюда? На Дон глядеть, на Олега озираться, ждать, чтоб Ягайло подошел, да думать, куда от Мамая бежать. Воины…

К шатру подъехал Боброк. Увидев Мелика, прикрикнул с укоризной:

— Семен Михайлович, негоже подслушивать княжой спор.

Семен очнулся. «В самом деле негоже». — Вскочил на коня, поехал к Дону. На середине брода напоил коня, неторопливой трусцой стал подниматься к своей сотне. «Спешить некуда. Того и гляди велят обратно за Дон уходить». — Наверху открылась ширь Куликова поля. Вдали, за пологой возвышенностью Красного холма, небо было мутным.

«Орда! Пыль и дым над, вражьим станом!»

В это время сзади застучали топоры. Семен сразу забыл, с какой горечью глядел он в сторону орды, теперь он смотрел на Дон, где сотни ратников принялись вязать плоты.

«Для мостов!»

Через броды густыми толпами шли конные тысячи, шли сюда, на Куликово поле.

«Значит, в шатре Дмитрия Ивановича трусам рты позатыкали. Значит, быть сече!»

27. НОЧЬ НА КУЛИКОВОМ ПОЛЕ

Давно потухла заря, отяжелели от росы травы, а Фома все рыскал и рыскал по темным просторам Куликова поля. В голову начинали закрадываться мысли:

«Семка ругался не зря. Не найти тела Петруши во тьме, зря вперед полков выехал, не найти! А казалось, что найти его не мудрено: остался он у истока Смолки, в небольшой дубравке. Надо поворачивать». Мысли были благоразумными, но на том благоразумие Фомы и кончалось, он упорно продолжал поиски. Вот впереди зачернело, и вода журчит. «Неужели здесь?»

Соскочил на землю, раздвинул ветки, вглядываясь. На лицо упали тяжелые капли, будто слезы, будто плачет сама земля холодными слезами. Дубки кончились. Впереди в траве Фома разглядел слабое мерцание звезд, отраженное в мокрой стали кольчуги.

«Он!»

Но выйти из заросли Фома не успел, пришлось затаиться.

«Топот! Скачут от нас, а поберечься не грех. Может, то запоздалый разъезд татарский. Напороться на ордынцев — сласть не велика».

Вблизи от дубков всадники остановились.

«Пятеро! — разглядел Фома, сжимая рукоять меча. — Вороги! Нашим здесь быть непошто». — И словно в ответ его мыслям в ночной тишине русская речь:

— Гляди и слушай, Дмитрий Иванович, замечай приметы на нашей и на их стороне.

Фома облегченно вздохнул: «Воеводы Боброка голос. Правду говорили, что он в волховании сведущ». Хотел Фома вылезать из дубняка, но раздумал: «Пошто мешать».