Зори над Русью - [236]

— Как о чем? Ведь Дионисий…

— Знаю, Дионисий князю поклялся к Царьграду без его слова не идти, а вернулся в Новгород Нижний и солживил, недели не промедлив, в Царьград побежал. Мы вышли позже, но Дионисий кружным путем по Волге бежит, а мы прямо шли.

Митяй топнул.

— Мамай нас задержал!

— На много ли? Пустое!

Прищурясь, подозрительно поглядывая на Пимена, Митяй отошел на пару шагов, вернулся, сказал в раздумье:

— Думаешь, не обогнал нас Дионисий?

— Не обогнал.

Подойдя вплотную, Митяй неожиданно спросил о другом:

— Худо было попу Ивану в срубе сидеть?

— Худо! Как в могиле!

— Дай срок, обогнал нас Дионисий али нет, а в срубе ему сидеть!

— Твоя воля, владыко.

Митяй опять топнул.

— Ты другое разумей. Бурю пережидать ты меня уговариваешь. С каким умыслом? То ли в самом деле обо мне тревожишься, то ли за свой живот опасаешься, а может, ты с Дионисием заодно! А?

Судорога пробежала по лицу Митяя.

— Смотри, отче Пимен, не сесть бы тебе в сруб заодно с Дионисием. Вдвоем, чаю, веселее будет.

Пимен ответил побелевшими губами:

— Если сидеть мне в срубе, так одному.

— Аль Дионисий тебе не товарищ?

— Ты, владыко, и сам про это знаешь, да суть не в том, кто кому в товарищи сгодится.

— В чем?

— А в том, что не видать Дионисию сруба. Корешки от попа Ивана я тебе привез, так мне ли не знать, про кого они припасены.

Митяй недобро усмехнулся, отвел глаза в сторону:

— Ты прав, знаешь ты много, — еще раз усмехнулся, хуже прежнего, — слишком много знаешь.

Пимен отступил на шаг, положил ладонь на грудь, там, где испуганно трепетало сердце. Митяй сразу забыл о Пимене, скорым шагом пошел к кормчему.

— Не везешь?

Генуэзец только головой мотнул.

— Ладно! — возвысил голос Митяй. — Отсель до Сурожа недалече, туда пойду, авось там настоящий кормчий найдется.

Генуэзец перестал жевать.

— В Сурож?

— В Сурож! И медлить не буду.

Кормчий поднялся.

— Коли так, поп, едем. К обеду корабль будет тебе готов, но обедать своим людям запрети, все равно еда назад пойдет.

— Не твоя печаль, кормчий.

— Не моя, — кормчий хлопнул себя по животу, — мой сыр при мне и останется.

Поп Митяй засмеялся. Доволен был поп, ему и в голову не пришло оглянуться на Пимена, а тот стоял, все еще прижимая ладонь к груди, но о сердце Пимен уже забыл… под ладонью он ощущал твердый комочек: то был утаенный, на всякий случай, корешок попа Ивана.

16. У БЕРЕГОВ ВИЗАНТИИ

Черным истуканом стоял на носу корабля поп Митяй. Далеко впереди, в мерцающем зное проглядывала полоска берега. Там лежала Византия, там был Царьград. Вцепившись руками в нагретое солнцем дерево борта, Митяй глядел вперед, глядел до боли в глазах. Хотелось верить, что берег пусть медленно, но приближается, а берег был все там же, в недосягаемой дали.

Ветер! Куда делся ветер? Давно ли в Каффе ревела буря, а сейчас сонные маслянистые волны мертвой зыби поднимают и опускают, поднимают и опускают корабль до тошноты, до одури.

Митяй стоял один. Спутники его, опасаясь бешеных вспышек гнева, собрались на корме. Каждый молча думал свою думу.

Наконец архимандрит Пимен, шумно вздохнув, сказал:

— Бог не хочет, чтоб Митяй до Царьграда добрался. Не хочет явно. Сперва бурю на нас наслал, теперь тишь.

Со страхом поглядел на Пимена Дорофей — печатник митрополичий, отступил в сторону архимандрит Коломенский Мартын, а Петровский архимандрит Иван бочком, по борту стал пробираться к носу корабля.

Пимен ткнул в его сторону перстом:

— Сам то ж думает, а доносить пошел.

Иван не оглянулся, ответом не удостоил. Будто не про него сказано.

Корму этими словами как вымело, пусто стало вокруг Пимена, архимандрит Иван дернул плечом, таиться бросил, прямо пошел на нос корабля.

— Иди, иди! Не опоздай смотри, — издевался вслед ему Пимен, а сам невольно похлопывал себя по груди, там, где был спрятан корешок попа Ивана. Сейчас под ладонью ничего не прощупывалось.

Иван подошел к Митяю.

— Владыко…

Митяй вздрогнул, оглянулся, сказал глухо:

— Это ты, отец Иван? Помоги спуститься в камору. Худо мне, в глазах мутится, видно, солнцем напекло.

Митяй шагнул и повалился. Архимандрит не успел поддержать его. На корабле поднялся шум, отовсюду к Митяю бежали люди, подхватили на руки, понесли, и никто не видал, что к Пимену подошел Дорофей–печатник.

— Добыл?

— Добыл, да так чисто, что Митяй и глазом моргнуть не успел, — ответил Дорофей, сунув в руку Пимена ключи.

Пимен молча кивнул. За хлопотами с Митяем, которого начали бить корчи, некому было заметить, как Пимен спустился в кормовой чулан, где хранились ризы и казна Митяевы. Там, заперев за собой дверь, он кинулся к ларцу, торопливо искал нужный ключ в связке. Наконец ларец был открыт.

— Хартии! Хартии! — бормотал Пимен, роясь в ларце. — Может, солгали, что князь дал Митяю хартии неписанные? Нет! Вот они! Чистые, только внизу подпись Дмитрия Ивановича и печать его. — Пимен вытащил одну грамоту, схватил перо, обмакнул, но писать не мог: дрожали пальцы. Ударил себя кулаком в лоб.

— Пиши, пес смердящий! Пиши! Али захотел в сруб сесть?

Воспоминание о срубе — будто ушат холодной воды. Пимен сел, снова макнул перо, принялся выводить: