Как только я входил в комнату и, посвистывая, спрашивал: «Чижуля, где ты?» — он тут же откликался — звонко тренькал. Я говорил: «Чижуля, покачайся!» — он прыгал на качели и раскачивался. Стоило мне сказать: «Чижуля, спой!» — как он исполнял весь свой репертуар. Но и это ещё не всё. Чижуля по команде открывал клетку! Я бросал клич: «Чижуля, открой дверцу!» — и чем бы мой пернатый друг в это время ни занимался — клевал ли семечки, качался ли на качелях, — мгновенно забрасывал своё занятие и спешил к дверце клетки; клювом поворачивал крючок и выталкивал дверцу наружу. «Чижуля, ко мне!» — говорил я, протягивая руку, и мой дружок выходил из клетки и вскакивал на ладонь. «Сюда!» — я хлопал себя по плечу — Чижуля взлетал на плечо и клювом дотрагивался до моего уха, как бы говорил: «Вот какой я умный, талантливый!». Если при этом ко мне ласкалась Вета, Чижуля на неё посматривал свысока — и в прямом и в переносном смысле, мол: «Я ближе к хозяину и наша дружба значительней и крепче». Чтобы не вызывать у Веты ревности, я одной рукой поглаживал её, а другой — легонько Чижулю.
Надо отметить — все наши «цирковые номера» Чижуля проделывал с невероятной готовностью — он был очень исполнительным, старательным артистом. Разумеется, в награду за каждый «номер», я давал ему ядрышко семечка.
Частенько мы с Чижулей играли в «кошки-мышки»: я привязывал к нитке дохлую муху и «водил» ею по столу, а Чижуля смешно гонялся за ней, раскинув крылья. Или я делал бумажного голубя и пускал его по комнате, а Чижуля с негодующим писком летал за ним и всё норовил клюнуть непонятного гостя. И с собакой Чижуля любил поиграть: когда Вета спала, он осторожно подкрадывался к её хвосту и щипал за шерстинки.
Поиграю я с Чижулей, послушаю его песенки и говорю: «Ну всё, Чижуля, иди на место, в клетку». И он моментально летит в свою «квартиру». Как-то я подсчитал — Чижуля выполнял целых восемь команд! Ко всему прочему, он научился пить воду из крана — ну, конечно, при слабой струйке — сильной побаивался. И какие там условные рефлексы?! Он явно понимал, что я говорил, отдавал отчёт своим поступкам. Ну не могли же его предки открывать дверцы клеток, или пить из водопроводного крана, или играть с бумажными птицами?! И ладно б всё это делала собака или кошка, а то ведь пичужка! И как в такой крохотной головке появлялись столь сложные мысли?!
Однажды весной Чижуля как обычно вылетел в форточку, обогнул тополь, но в комнату не вернулся, а уселся на соседнем карнизе. Потом и с карниза вспорхнул и понёсся к домам напротив. Я выбежал во двор.
— Вон он! На балконе! — закричали мальчишки.
Чижуля сидел на балконе противоположного дома. Посвистывая, я позвал беглеца. Он нехотя подлетел ко мне, сникший, печальный. Тут до меня и дошло — ему нужна подружка.
Канарейку я купил на птичьем рынке. Внешне она выглядела малопривлекательной, была вся какая-то взлохмаченная, с нелепым чёрным пером на боку. И характер у неё оказался не подарочек: как только я впустил её в клетку, она нахохлилась, что-то забубнила, затопала ножками на Чижулю и начала гонять его по клетке.
В конце концов загнала его в угол, по-хозяйски прошлась по клетке, съела все семечки, попила воды из блюдца, забралась на насест, почистила клюв; затем немного покачалась на качелях, снова вспрыгнула на насест и, зевнув, приготовилась ко сну — взъерошилась, превратившись в пушистый шарик, закрыла глазки и спрятала головку под крыло. Чижуля вышел из угла и встряхнулся, чтобы прийти в себя от неожиданного потрясения, потом немного покрутился в нерешительности, со страхом поглядывая на вздорную особу, почесал затылок лапкой, как бы прикидывая, что делать в сложившейся ситуации; наконец наметил план действий — стал прихорашиваться, разглаживая клювом перья, а когда привёл себя в порядок, впрыгнул на насест и расположился на безопасном расстоянии от задремавшей канареихи. Выдержав паузу, он с величайшей предосторожностью, переступая по жёрдочке, подкрался к «невесте» и легонько клювом дотронулся до неё. Канареиха встрепенулась и опять набросилась на Чижулю; согнала его с насеста и, недовольно бурча, вновь погрузилась в сон.
Так продолжалось с неделю, и все эти дни канареиха измывалась над моим Чижулей.
Но в один прекрасный день, вернувшись из школы, я обнаружил клетку открытой; Чижуля сидел на распахнутой форточке и с особым подъёмом давал концерт на весь двор; у него был прямо-таки ликующий вид. Когда я подошёл к окну, он вспорхнул на моё плечо и затараторил в ухо: «Слава богу, избавился от этой сварливой дурёхи!»