Зона вечной мерзлоты - [17]

– Глядя, как она бесится, мне хочется крикнуть себе: «Господи, какой же я умный!»

После Пентагона, я попросил Валерку пойти вместе со мной в бассейн. Одному было страшно появляться перед грозными глазами тренера. По его серьезному лицу я сразу понял – ничего хорошего меня не ждет, и не ошибся в своих прогнозах. Комар был всегда прав в одном: лучше заранее знать, что тебя ожидает, потом легче все сносить. Тренер привел меня в свой кабинет.

– Евгений, – он на минуту помедлил, словно собирался с силами. – Пока ты не уладишь семейные проблемы, я временно отстраняю тебя от тренировок.

– Артур Иванович, – голос мой дрожал, – я не вернусь домой.

Тренер смерил меня холодным оценивающим взглядом. Мне показалось, что он прикидывает, стоит ли обострять разговор с самого начала.

– Мне некогда с тобой бодягу разводить, – Артур встал, показывая всем своим озабоченным видом, что разговор окончен. – Я все тебе сказал.

– Вам позвонили мои, да? – спросил я и посмотрел на тренера, но он ни капли не смутился, напротив, был очень спокойный и сосредоточенный.

– Нет, – покачал он отрицательно головой. – У меня из-за твоих дурацких похождений был крайне неприятный разговор с директором. Ты все понял.

Я с самым наплевательским видом пожал плечами и молча ушел из кабинета. Семь бесконечных лет тренировок пошли коту под хвост. В раздевалке меня с нетерпением ожидал Валерка.

– Ну что? – нетерпеливо спросил он меня.

– Больше моей ноги в этом бассейне не будет.

Домой мы шли грустные, настроение было подавленное. Вечером Валерка вытащил меня побродить по улицам ночного города.

Моя жизнь у Комара протекала монотонно. Ладили мы с ним отлично: он не лез ко мне с не нужными расспросами, я к нему. Отчима я практически не видел, он все время где-то пропадал. «У дружбанов», – просветил Валерка. «Закатиться к вечеру, куда он денется», – хмуро заключил он. Так и жили.

Атака со стороны Пентагона на мою вольную жизнь началась приблизительно через неделю, после того, как я обосновался у Валерки. Первым полез Кузнечик, наш классный. Он был молодой, только что из института, худощав, но уже с большими залысинами. Все волосы пошли в ум. Мы правильно сделали, что окрестили его Кузнечиком.

– Сядь! – приказал он мне. Я настороженно уставился на классного.- Пожалуйста! – прибавил Кузнечик, поморщившись, как если бы это слово оцарапало ему горло. Я сел за парту. Кузнечик, не зная с чего ему начать воспитательную беседу, нервно мерил расстояние от одного угла до другого, еще бы головой об стенку пару раз стукнулся для полного ажура.

– Так, – произнес он, стараясь говорить с твердостью, которой на самом деле не ощущал. – Тихомиров я тебе даю один день, чтобы ты вернулся домой.

– Если не вернусь, в тюрьму посадите?

– Смотрю, слишком умным стал, – произнес он сердито.

– Виктор Анатольевич, – я с надеждой посмотрел на Кузнечика. – Я ведь никому ничего плохого не сделал, что вы все цепляетесь за меня?

Мы с Кузнечиком жгли друг друга взглядами. Явно ощущая неловкость, Кузнечик уже значительно мягче продолжил.

– Значит, ты не вернешься домой, – классный посмотрел на меня безнадежно умоляющим взглядом.

– Зачем? – я вопрошающе взглянул на Кузнечика. – Я не хочу слышать каждый день, что я злыдень.

Кузнечик на некоторое время замялся.

– Ладно, – произнес он задумчиво, – считай, что у нас с тобой не было этого разговора.

У меня отлегло от сердца, все кончилось лучше, чем я ожидал. Теперь я смотрел на Кузнечика как на Виктора Анатольевича Бородина.

Шли дни, январь незаметно сменился февралем, на улице стало еще холоднее. Домой меня никто не звал, как будто у меня и не было родителей. В принципе меня это устраивало. Было такое чувство, как будто я выздоравливаю после недолгой, но тяжелой болезни. В моей жизни ничего особенного не происходило, разве что класс окрысился на меня из-за того, что я везде был с Валеркой. Это особенно бесило и раздражало Буйка. Меня опять несколько раз для профилактических бесед вызывал Кузнечик, взывая к моей совести. Грозился педсоветом, комиссией по делам несовершеннолетних, еще кем-то, но я подспудно понимал, что он меня просто запугивает.

Учился я без должного энтузиазма. Хорошо шли литература, история, география. Похуже – языки, физика, биология, ну и полный завал – это математика и химия.

Валерка иногда не ночевал дома, но всегда меня об этом предупреждал, вид у него при этом был, такой, словно он извинялся передо мной.

Так мы и жили: дом – Пентагон – дом, иногда прогулки по городу. Бассейн был полностью заброшен. Чем больше я жил у Комара, тем больше тосковал по дому, не по усыновителям, а именно по дому. Иногда наваливалась такая безнадежная тоска, от которой ночью хотелось плакать. Для меня дом – это место, где тебя всегда ждут и тебе всегда рады, какой бы ты ни был. Мне не хватало в усыновительском доме малости: немного счастья, любви, ласки, вместо этого – крики, нотации. Со временем у меня незаметно что-то внутри закрылось на ключик. Мне все больше и больше стало казаться, что я превращаюсь из цветущего куста в пустынную колючку. С каждым прожитым днем на душу ложились новые зарубки. В один из таких дней родились горькие стихотворные строки, обнажающие мою душу.