Зона отдыха - [10]

– Я, Вася, ничего такого не думаю. А желаю я, Вася, с тобою поспать.

Тут он протрезвел сразу:

– Как это – поспать?

– А вот так. На законном основании.

– Не часто ли, Кланя?

– Не часто. Раз в месяц.

Вот те на! Влип Полуторка: с одних танцев да на другие. Да без перерыва! Чего делать – неизвестно. Вот он и спрашивает, ласково да заботливо:

– А тебе, Кланя, разве уже можно?

– Можно, Вася. Нынче можно.

– А тебе, Кланя, разве еще нужно?

– Нужно, Вася. Всегда нужно.

Лежит себе в кровати, стерва толстозадая, и ухмыляется. Прижучила мужика – не отвертеться.

Вот он и виляет, время тянет:

– Я, Кланя, чайку попью. В горле першит.

– Потом и попьёшь. Заварю тебе свеженького, с вареньицем.

– Я, Кланя, покурю пока. Давно не курил.

– Потом и покуришь. С устатку.

– Я, Кланя...

– Раздевайся, – велит. – Завтра говорить будем.

Начал он раздеваться. Пуговку отстегнет – постоит. Другую отстегнет – походит. Авось, передумает. Авось, расхочется. А она будто мысли читает:

– Не расхочется, Вася, нет, не расхочется.

– Ой, – говорит, – Кланя! – Будто вспомнил чего. – Надо бы погоду послушать. На завтра.

– Слушала, Вася, я слушала. Облачно, Вася, временами дождь.

– Видала... – говорит.– Пора плащ доставать. Срочно. А то позабудем.

– Достала, Вася. Вон, на вешалке висит. – И уже с угрозой: – Чего это ты, Вася, уклоняешься? Или не желаешь? Или еще чего?

– Чаво это – не желаю... Когда это я не желал? Желаю, и даже очень.

– Тогда иди, сокол, ко мне. Заждалася.

– Счас, Кланя, ополоснусь с дороги.

– Ополоснись, сокол, ополоснись.

Стоит Полуторка в ванной, голову опустил, молит – заклинает:

– Голубь, вставай! Голубь, подымайся! Не подведи, голубь!

А голубь у него спит, умаявшись. Голубю не до него. У голубя самый сон – не добудишься.

Кланька из комнаты:

– Вася, я жду.

– Иду, Кланя, иду!

И снова:

– Голубь, проснись! Голубь, очнись! Не подведи, голубь, будь другом!

А голубь глаз приоткрыл, будто сердится спросонья: чего ты меня тревожишь не по делу? Было бы для кого! Хватит на сегодня, наработался, тоже, небось, не каторжный.

Кланька опять из комнаты:

– Вася! Нет моей мочи!..

– Иду, Кланя, вот он я.

А сам чуть не на колени:

– Голубь! Сизокрылый ты мой! Век не забуду! Подымайся, отец! Потом отоспишься!..

Тут мы на него навалились, на Полуторку:

– Дальше-то что? Дальше?!

– Ребяты! – запел. – Милаи! Ведь не продал, не осрамил, голубь мой! Что ба я без него делал! Как ба я жил! Вот это друг, ребяты! Друг – он не подведет! Кланька-то моя так потом и ластилась, так и стелилась... Извини, говорит, Вася, за мысли за черные. Она мне и чаю, она мне вареньица, бутылку выставила припрятанную. Ох, говорит, Васенька, ты у меня орел! Сокол! Ястреб с коршуном! Желаю я, Васенька, с тобою спать. Как это, говорю, спать? Только что спали. Желаю я, Васенька, еще. Ах, ты, говорю, толстозадая, что ж ты, говорю, о других-то не думаешь? Другие с работы, другие с фотографирования, другим отдых положен... Это тебе удовольствие, а другим знаешь чаво? Чаво, Васенька? Чаво, чаво – ничаво... Проехало.

К обеду весь цех знал в подробностях. К концу смены – завод. В проходной подходят, глядят, удивляются, а мы все гордые, мы важные, будто и нам нипочём.

– Это еще что мужики! Это всё ништо. Самое оно только начало.

А назавтра исчез Полуторка. Пропал без следа. День нет, неделю, месяц. Надо бы проведать, да всё не с руки. Вдруг приходит: морда скучная, сам квелый, исхудал до косточек.

– Васёк, ты где пропадал?

– Где, где. В дурдоме.

– Чего?!

– Ничаво.

Потом раскололся. Куда ты от нас денешься?

– Ребяты! – говорит. – Володя! Коля! Иван! Прихожу домой – выпить охота. Дай, думаю, учудю, авось Кланька четвертинку поставит. Разделся догола, сижу как турка, с гитарой. Шапка на голове, папироска в зубах: вся на мне одежда. Кланька придет, ухохочется – и в гастроном. Тут дверь скрып-скрып... Как вдарю по струнам, как заору: "Хороша я, хороша, да плоха одета…" А дверь скрып-скрып, скрып-скрып... Нате вам: теща на пороге, мымра мелкозубая. Как заорет! Как заверещит! Будто стружку с нее дерут. И бежать. Я себе сижу, зябну, чего делать – не знаю. Вроде ба, слазить пора, да вдруг Кланька придет, бутылку выставит... Тут крик: "Эвон он! Эвон!" Прибегает теща, а за ней два мужика в халатах, амбалы красномордые, хвать меня на носилки да в машину. Я им: мужики, вы чаво? Я жа здоровый. А они: чаво, чаво – ничаво... Я им: мужики, я жа пошутил! А они: ты пошутил, теперь мы пошутим... Месяц в дурдоме лежал, в склянки пузырил, жопу под уколы подставлял. Ты, говорят, дурак, тебя на запоре держать надо. Ну и держите, мне чаво? Кормить кормят, гулять выводят, Кланька прискочит, бутылку через забор сунет. Худо ли? Видят они: дурак, дурак, а не дурее других. Пошел, говорят, отсюда, только место занимаешь. Готовься, говорят, к выписке.

Поржали мы с радостью, потом спрашиваем:

– Чего ж ты тогда, Васёк, такой скучный? Отчего на тело слинял?

А он:

– Ребятки! Золотые мои! Я жа опять учудил! Под выписку…

Тут дело к обеду. Мы ему:

– Пошли, Васёк, выпьем. Отметим возвращение. Там и доскажешь.

А он:

– Нельзя мне, ребятки. Под страхом смерти.

– Как так?

– А так... – и сам чуть не плачет: – Вы, ребятки, пейте себе, а я глядеть стану. Глядеть мне разрешается. И закусывать тоже. Во мне теперь, ребятки, рефлекс тазика.