Зона индиго - [28]

Он приехал очень быстро, и это было так трогательно! Поспешил на спасение матери, ничто его не задержало! И стал такой красивый, такой высокий, загорелый! Теперь Тамара Павловна отчетливо различала в его лице фамильные черты, теперь она не сомневалась в том, что это ее родной сын. Эта мысль не была отравлена ни тоской, ни горечью. Просто исправлена одна ошибка, а вскоре будет исправлена и еще одна.

За ужином Виктор дал матери обычный аптечный пузыречек, наполненный неровными гранулами коричнево-бордового цвета.

– Что это?

– Лекарство, мама. Очень хорошее, инновационное. Мне удалось достать чудом. Никому об этом рассказывать не надо, это снадобье еще не прошло всех испытаний… Да и стоит оно слишком дорого, чтобы о нем говорить на публике. Завтра целый день тебе ничего не есть, вечером примешь первую дозу.

Гранула, которую Витя не велел раскусывать, приказал глотать целиком, оставила на языке восковой привкус. Очевидно, драгоценное снадобье таилось в экологически безупречной оболочке из воска. Тамара Павловна приняла ее вечером, а утром не смогла встать. Слабость во всем теле, какая-то заторможенность, вялость и безразличность мыслей помешали ей даже испугаться. Она дремала, то просыпаясь, то вновь проваливаясь в сновидения, и не чувствовала ничего… Ну, или почти ничего. Что-то все же беспокоило, что-то тяжело ворочалось и ворчало в груди, как большой, медлительный зверь.

Она не встала и на следующий день. Сознание ее совершенно затуманилось. Она уже не контролировала естественных функций организма, и Витя был при матери и сиделкой, и санитаркой. Потом Тамара Павловна смутно вспоминала, словно бы что-то большое и черное выходило из ее тела, выделялось, как пот из разверстых пор. Тамара не в силах была даже ужаснуться этому. Она не знала, выздоравливает или умирает. Она так и не узнала никогда, что постель, на которой она лежала в забытьи, Виктор собрал в мешок и самолично отвез на городскую свалку.

Тамара Павловна не узнала – иначе непременно спросила бы у себя, откуда взялись на простынях, одеялах и подушках угольно-черные разводы и почему в этих размытых пятнах можно различить то оскаленные звериные морды, то божественно-прекрасные лики… То же было и на рубашках ее, которые частенько приходилось менять, так как черный, липкий, удушливо пахнущий гарью пот сочился изо всех пор тела женщины…

Она так и не узнала, что на свалке, куда Виктор отвез пришедшее в негодность барахлишко, тщательно упакованный в полиэтиленовый мешок сверток мигом распатронили кормящиеся от помойных щедрот бомжи. Смачно изругали помойные жители проклятых нуворишей. Ишь, простыни добротные, льняные, два одеяла шерстяных, три подушки пышных, рубашки все дорогие – кружево, да шелк, да вышитый батист, а как все загажено, и не отстирать! Все же разделили добришко по-братски, а через неделю пошла косить бедных людей черная зараза… По заброшенным домам, по подвалам, по всем худо-бедно обжитым закутам, куда только попадало постельное белье из дома Тамары Павловны, умирали они, несчастные. Умирали быстро, без мучений и лечения, да и кто бы их стал лечить? И так выкосила чисто их неведомая хворь, что три года подряд городские власти кичились социальной работой среди населения! А потом что ж – истлели постели, а бомжи новые развелись…

Она так и не узнала, что в первую же ночь после того, как приняла она загадочное лекарство, на другом конце города проснулась в своей постели маленькая попадья. Она полежала немного, глядя в потолок, по которому скользили разлапистые тени от растущего под окном клена. Нежным, защищающим жестом легли ее ладони на чрево, где, неведомая ей до срока, билась уже крошечная жизнь. А потом матушка Анна заплакала, разбудив мужа. Тот спросонок не смог добиться, что такое ей приснилось, а та толком и объяснить не сумела. Слабый провидческий дар, данный ей от рождения и усилившийся по причине беременности, дал ей знать: та женщина, Тамара, что приходила к ним тогда, погубила свою душу, навлекла на себя проклятие. Но, вспомнив о неиссякаемой милости Божьей, матушка Анна осенила себя крестным знамением и заснула вновь.

Тамара Павловна провела в постели шесть дней, а на седьмой открыла глаза и сразу же попыталась встать. Виктора не было дома, он отлучился куда-то – должно быть, пошел в магазин. Женщина осторожно села на кровати, ступила босыми ногами на прохладный пол и поежилась от давно забытого, юного, веселого озноба. Тело было чужим, невесомым, но повиновалось хозяйке с излишней даже легкостью.

Покачиваясь, балансируя руками, точно держа в них незримый, спасительный, уберегающий от пропасти шест улыбаясь неведомо чему, Тамара Павловна, как истинная женщина, прежде всего направилась к зеркалу. В его тихом, тенистом омутке увидела она себя и рассмеялась удивленно и радостно. Чудо было перед ней, настоящее, несомненное чудо! Оказывается, не требуется веры и размером с горчичное зерно, ведь она ни капли не верила в то, что лекарство ей поможет, приняла его, только чтобы угодить сыну! «Чудес на свете не бывает», – устало подумала она тогда, но вот же оно, чудо!