Золушка беременная - [2]

Заплёванность китайского квартала,

Вонючая китайская еда…

Ты, девка, в Чайна–тауне бывала

Тогда, в семидесятые года?

Спускаешься в подвал, сидят раскосы.

На Канал–стрит над мисками с едой,

И жаркий пар, как дым от папиросы,

Ну, опиумной, едкой бьёт волной…

С улыбками и жёлтыми, и злыми,

Обманут, предадут и завлекут.

Разделают ножами полевыми.

Сейчас же приготовят, коль убьют…

Ну что, моя немытая девчушка,

Мы входим тут в чужую карусель.

Здесь опиум, вот ложка, вот и кружка,

А вот она и мокрая постель…

Здесь гангстеры отбрасывали ноги,

Здесь в жутких шубах из морских зверей,

Актрисы бывшие, стары да и убоги,

Выкуривали трубки поскорей…

Нам подают змею или акулу?

У китаянки под ногтями грязь…

Мы опустились, детка, к Вельзевулу

В его всегда прожорливую пасть…

Простейшая китайская таверна,

Варёных тряпок загустевший смрад…

Вот нюхай, как она воняет, скверна,

Вот так он пахнет, твой предбанник, Ад…

Китай коммунистический? Ты шутишь,

Китай всегда как мыло с молоком,

Смелей, смелей, чего ты носом крутишь…

Ешь саранчу, с подкрылком и брюшком…

* * *

Зимой я ложусь с темнотой

И сплю до рассвета,

Обогреваюсь плитой

И жарю себе котлеты…

Я читаю историю Древних времён,

Я Египтом захвачен и увлечён.

Я одет в безрукавку из пуха,

А за окном сыро и глухо…

Я учёный. Зовут меня Аменхотел.

Я прогорк, хотя не ослеп.

* * *

Всё больше поножовщины и драк,

Всё солнца меньше, а дожди всё гуще,

То, что случилось в Беловежской пуще,

России не переварить никак…

И даже сквозь хмельную даль стакана,

Сжимая заскорузлою рукой,

Раздумываешь, что страна с тобой.

Вдруг натворили три злодея, спьяна…

Раздумывает подлинный мужик.

И хочется кому–то взрезать горло.

Чтобы пришёл бы злыдню бы кирдык,

Ведь до сих пор не легче, так припёрло…

Якобинцы

Вот на окне дозревают

Сливы и помидоры,

Словно бы головы догнивают

Кровавого термидора…

О, Робеспьер, и о, нежный и злой

Сент — Жюст…

Ваших волос можжевеловый, молодой

Жёсткий куст…

Кровью пропитан, друзья якобинцы,

Вы термидора для буржуазии гостинцы,

От париков не успевшие освободиться,

В толщу веков Вам, напудренным, вниз провалиться…

Головы смяты…

Целуют друг друга.

Amies, comradы и браты,

Как вы упакованы туго!

* * *

Напротив — дом многоэтажный,

В нём — магазины и кафе,

А также «Альфа–банк» продажный,

Где буква «Фэ» как галифе

У красного кавалериста,

Пылает «Альфа — Банк», кровав

Народной кровью, что игриста…

Пётр Авен, долларов набрав,

С противным Фридманом… Из пушки

Я «Альфа–банк» бы расстрелял,

Все распорол его подушки,

А деньги бедным бы раздал…

* * *

Граф пьёт пятые сутки молодое вино,

Он оставил Шато Лафит,

Граф бессмысленно смотрит в ночи порно,

Граф и корчится, и кричит!

Граф оставлен женою его, Жаклин,

Хлыстик, туфельки, пара шляп…

У французского графа английский сплин

И тоска, словно он араб…

Где контесса? Контессы повсюду нет:

В библиотеке, в саду, в окне…

Граф желает, чтобы его к стене

Вдруг поставил Военсовет…

Граф расстрела хотел бы, ещё темно,

Чтоб палач был простужен и зол,

А пока граф лакает свое вино

И бокалы швыряет в пол…

Ведь нежнее не будет её бедра,

Был так тонок её язык…

Хоть убийцу арестовать пора…

Жандармерии нет, старик…

* * *

Приняв в себя болванку алую

И внутренности этим балуя,

Рыдает женщина от счастья,

Я в этом принимал участье…

Всего лишь ночью этой прошлою,

Как офицер с улыбкой пошлою,

Однако же восторга бес

Со мною в женщину залез…

* * *

А дома — светлая культура,

Ряды уютных умных книг,

Великая литература,

Которая есть твой двойник,

Однако вспомни, сын мой, вспомни!

Что было с Фаустом тогда,

Когда в Москве или в Коломне

Ещё казнили иногда…

Ведь Фауст цвёл, цвела Европа,

Фаянс, фарфоры, гобелен,

Изобретенье микроскопа

И просвещённый суверен.

* * *

Ты хочешь, чтоб тебя убили?

Чтобы потом бы ты лежал

В цветах, в завалах роз и лилий,

И чтоб буржуй бы ликовал?

Ты хочешь мумией бесстрастной

Войти в истории пласты,

Как раковиной неопасной,

Стеснённой в недрах мерзлоты?

Но нужно заслужить такое…

Еще старайся и дерзай,

Чтоб жало выпустил стальное

В тебя любимый русский край.

* * *

Портрет Шикльгрубера висящий,

Но всё равно он идеал,

Под ним немецкий отрок спящий

В предчувствии своих Валгалл

Погоны чёрных офицеров,

Корниловцев, а то эсеров,

И девок скользкие чулки,

А то ещё большевики!

Позывы к Эросу и к бою,

И к алкоголю, что таить.

Жить, как положено герою,

Резню и эпику творить

И папиросы всё курить…

Вот как хотел он жить иначе,

И прожил volens nolens так,

И лишь созвездия лохмаче

Глядели в гущу наших драк.

И девок сытая промежность

Нас заставляла не забыть,

Что за убийством будет нежность

За нежностью — позыв убить…

* * *

Когда прекращаются авиарейсы

С началом гражданской войны,

Когда убегают принцессы Грейсы

«Из этой проклятой страны»,

Когда иностранные злые посольства

Стоят холодны и темны,

Когда в супермаркеты продовольства

Уже не завезены…

Тогда появляются юные банды,

Подростков угрюмых орда,

И, как людоеды из чёрной Уганды,

Бесчинствуют сквозь года.

Разбросаны в городе свежие трупы,

И стаи бродячих собак,

«А в двери бушлаты, шинели, тулупы»,

Иначе нельзя никак…

* * *

Насте

Тебе тогда шестнадцать было…

А вот и тридцать уж…

Меня ты девочкой любила,

А интересно, кто Ваш муж?

Я помню бутылец твой с пузырями мыльными,

Они летали столь умильными…

Еще был шарик на резинке.