Золотые вёсла времени, или «Уйди-уйди» - [10]

Толстяки, выпучив глаза, молча и старательно принялись за дело. Кровати были застланы с солдатской добросовестностью. Энциклопедия встала в порядке алфавита. Дверь сияла мокрой чистотой.

Сам я забинтовал клейкой лентой кактус, придал ему прежний вид.

Вся эта свалка, как выяснилось, случилась из-за Гаврика.

Семеновы пришли взглянуть на спасенного пса, их чинно и благородно впустили, продемонстрировали экстерьер собаки. И тут один из Семеновых заявил, что это его пропавшая собака. И началась потасовка.

— Сейчас состоится суд. А потом расправа. — Я сел на стул посреди гостиной. Трое моих стали по одну сторону стула, трое Семеновых по другую. — Где пес? — спросил я. — Приведите.

Кир бросился на балкон и вернулся с рыжим сеттером. Глаза его сияли. Я догадался, чья куртка согревала больного пса в ящике.

Пес метнулся туда-сюда, изучая обстановку, и замер на крепких лапах, высунув мокрый горячий язык. Казалось, узкая его мордочка растянута смущенной улыбкой.

— Какой он породы, Семенов? — спросил я бывшего «владельца» собаки.

— Как какой? — Семенов поскреб затылок. — Домашней…

— А ты что скажешь, Кир?

— Это сеттер! — гордо произнес Кир. — Замечательный охотничий пес.

— Что ж ты выгнал такую редкую собаку из дома, Семенов?

— Я не выгнал, — нагло отвечал Семенов. — Она потерялась…

— А ну прикажи ей что-нибудь…

— Джим, — Семенов присел на корточки, протянул руку, — иди сюда.

Сеттер покосился на него коричневым глазом, но с места не двинулся.

— Теперь ты, Кир.

Кир хлопнул себя по коленке.

— Ко мне, Гаврик!

И Гаврик тотчас подскочил к нему, радостно залаял.

Я встал, громогласно объявил:

— Приговор суда. Семенов, зачем ты всем морочишь голову? Ты увидел хорошую собаку и решил присвоить.

Семенов насупился, засопел.

— Да, он мне понравился, — признался лжевладелец и оглянулся на приятелей.

— Да вы пираты, Семеновы! Пираты двадцатого века, — презрительно произнес я. Пираты покраснели. — Что же вы так, а?

И тут пираты заговорили горячо и с обидой в голосе, указывая на Алену, Кира и Ветра.

— А что ж они не хотят с нами дружить?… И играть во дворе… И научить летать над крышами…

— Как это летать? — удивился я. Молчаливый Ветер улыбнулся голубой загадочной улыбкой.

— Потом покажем… — И обратился как старший к Семеновым: — Эй, вы, болтуны и слюнтяи! Вы даже учительнице пожаловались, что мы летаем… А как я могу вас взять с собой? Еще вздумаете плеваться сверху на прохожих!..

— Не доросли еще, — отрывисто бросил Кир.

— Идите и дорастите! — завершила суд Алена. Семеновы попятились задом к двери. Лица у них были растерянные. Они были готовы дорасти хоть сейчас, но чувствовали, что сделать это за одну минуту после всего содеянного никак не удастся. Они молча вышли на площадку и с топотом бросились вниз.

Мы вдоволь нахохотались, поиграли с послушным, ласковым Гавриком и спустились во двор, оставив пса сторожить квартиру.

— В вашем классе были такие противные люди, как Семеновы? — спросила меня Алена.

— У нас? Да никогда! У нас во класс был! — Я крепко сжал кулак, потряс им в воздухе. — Один за всех, все за одного!

— Так не бывает, — вздохнул Ветер.

— Еще как бывает! Мы все сплачивались против Елены, но она, как правило, побеждала.

— Кто она, Елена? — живо обернулась Алена. — Интересно знать…

— Наша учительница по-немецкому. Она, правда, армянка — Арзуманян. Елена Григорьевна. Елена Яга. Она же Елена Прекрасная…

— Так хочется увидеть настоящих людей, — вздохнула Алена. — Вашу Елену, ваших ребят…

«В самом деле, — подумал я, — было бы здорово заглянуть в дверь класса, увидеть, как командует Елена, и тотчас вернуться». Я выбрал в череде лет 1946 год, когда я был восьмиклассником, и назвал адрес нашей 265-й школы.

— Я готов, — отозвался Кир. — Делай, как я! Через минуту мы были в знакомом школьном дворе. Нога моя не болела. На мне были потрепанные ботинки и серый школьный китель тех лет со стоячим воротом, который ребята с интересом осмотрели.

— Какой ты взрослый, писатель! — торжественно объявила Алена и, приподнявшись на цыпочках, коснулась моих волос. — Оказывается, они у тебя вьются.

Я представил себя со стороны: длинные руки и ноги торчат из формы, а волосы закручиваются в завитки, хотя по утрам я старательно обрабатывал их мыльной расческой.

Я показал на значок третьеразрядника по бегу, похвастал:

— Между прочим, чемпион среди юниоров на восемьсот метров. — И справедливости ради добавил: — Правда, сейчас мой рекорд побивают даже девчонки.

Мы поднялись по ступенькам, вошли в вестибюль и увидели дежурную нянечку под часами с маятником. Возле нее на тумбочке горка мела, тряпки и колокольчик, которым она оповещала на всех четырех этажах о начале и конце урока.

— Поспешай, хлопцы, — строго велела нянечка, взглянув на часы. — Урок-то идет.

Мы чинно проследовали на третий этаж, в огромный пустой зал. Когда-то школа была гимназией, и наши учителя, почти все с гимназическим образованием, гордились тем, что здание школы нестандартное. На первом и втором трудилась малышня, на третьем и четвертом занимались в кабинетах старшеклассники. Переселения на переменах из кабинета в кабинет носили характер военных экспедиций с боями местного значения.