Золотые туфельки - [8]

Кубышка не очень поверил, что есть еще и с таким лозунгом деньги, но смеялся от души. Смеялась и повеселевшая Ляся.

Вдруг лицо мужчины посуровело, стало таким же, как и тогда, когда он только что перешагнул порог.

— Ну, ребятки (и было что-то понятное и хорошее, что он и лысого Кубышку отнес к «ребяткам»), давайте потолкуем о деле. Вы что ж, всерьез в Москву собираетесь?

— Да вот, — развел руками Кубышка, — дочка требует. К балету у нее большие способности.

— Гм… Я не в курсе этого вопроса, только, думаю, Москве сейчас не до балета. А главное, сейчас вы тут нужней.

— Кому нужней? — не понял Кубышка.

— Нам нужней. Нам — значит и всему трудовому народу.

— А вы — это кто? — осторожно спросил Кубышка.

— Мы — это подпольная организация коммунистов. — Заметив оторопелость на лице собеседника, мужчина усмехнулся: — Удивляетесь, что я так открыто? А чему удивляться? Я ведь уверен, что вы — с нами. И вы, и ваша дочка. Не предадите.

— Вы ошибаетесь, — бледнея, сказал Кубышка, — я ни к какой партии не принадлежу. Я всегда был свободен в своих суждениях.

— Вот и хорошо, — одобрил мужчина. — Одно другому не мешает. Нас, коммунистов, и двух десятков не наберется на Оружейном заводе, а позови мы — и за нами пойдут все три тысячи рабочих. Вот давайте с вами так порассуждаем: сейчас белогвардейцы отдали обратно помещикам землю, а мужиков за «самоуправство» секут — вы это одобряете?

— Как можно!.. Что вы! — даже обиделся Кубышка. — Земля принадлежит тем, кто на ней трудится.

— Очень хорошо. Пойдем дальше. Сейчас белогвардейцы вернули все заводы капиталистам и силой заставляют рабочих делать снаряды и патроны, на гибель своим же братьям, — вы это одобряете?

— Нет, — решительно качнул головой Кубышка, — рабочий должен быть свободен, как и каждый человек.

— Очень хорошо. Пойдем дальше. На помощь белогвардейцам иностранные капиталисты шлют пушки, танки и своих солдат, — вы это одобряете?

— Как можно!.. Я русский!

— Вот и всё. Значит, вы так же, как и мы, хотите, чтоб вся белогвардейская свора сгинула. И она сгинет! А когда сгинет, мы сами пошлем вашу красавицу дочку в Москву, пошлем от всего трудового народа. Пусть едет туда с нашей рабочей путевкой.

— Но что мы должны делать? Что? — волнуясь, спросил Кубышка.

— А то что и сейчас делаете. Я два раза смотрел ваше представление. Здорово! Но и мы сможем вам кое-что подсказать. Как-никак, в самой рабочей гуще вращаемся, знаем, чем народ дышит. Подсыпайте вашему Петрушке побольше подходящих поговорок. К поговоркам как придерешься? А высказать ими любую мысль можно. Но, конечно, дело все-таки рискованное. Могут всякие быть неприятности… Уговаривать не стану. Решайте свободно, как совесть подсказывает.

— Не знаю, что и сказать… Мне — что! Я старый, я смерти не боюсь… — бормотал Кубышка. — А дочка — ей только бы жить… Ляся, слышишь?.. Что ж ты молчишь?

— Слышу, — глухо отозвалась девушка. Во все время разговора она сидела не шевелясь и не сводила с мужчины глаз. — А… скоро они сгинут? — тихо спросила она.

— Должно, скоро. Их дело гнилое. Но толкать надо, без этого они не упадут. Вот и давайте толкать кто как умеет.

Ляся вздохнула, перевела взгляд на Кубышку и опять вздохнула:

— Останемся, папка!..

— Ах, барышня, звездочка ясная! — Гость взял руку девушки в свои жестковатые, твердые ладони и осторожно, будто боясь сделать больно, пожал ее. — И имя у вас ласковое, никогда такого не слыхивал. Мне бы такую дочку!..

— А вас как зовут? — спросила Ляся, у которой вдруг стало тепло и спокойно на душе.

— Меня просто зовут: Герасим.

— А по отчеству?

— По отчеству — Матвеич. Да меня так мало кто величает. Товарищ Герасим и все тут.

— А я Ляся — и всё тут, — смеясь, ответила девушка. — Не надо меня барышней звать.

— Да я и сам вижу, что не то слово сказал, — в свою очередь засмеялся мужчина. — Так вы, Ляся, насчет балета не сомневайтесь. Дайте только нам сначала этим выродкам… кордебалет устроить!

Хрен редьки не слаще

Двор кожевенного завода заставлен длинными столами. На столах, покрытых выутюженными скатертями, блестят под солнцем графины с водкой и в шеренги выстроились высокие пивные бутылки. Вдоль столов тянутся сиденья для гостей сосновые доски на врытых в землю кольях. В воздухе, уже по-осеннему холодном, приятно пахнет смолой от свежевыструганных досок. Но, когда со стороны кирпичного корпуса, в котором отмокают кожи, набегает ветерок, непривычному человеку дышать трудно. Ляся то и дело прижимает к носу платок, а Кубышка и Василек морщат нос и сплевывают. Кроме них, на скамьях пока никого: все четыреста с лишком рабочих стоят нестройной толпой в другом конце обширного двора, где под открытым небом совершается богослужение по случаю конца операционного года.

С тех пор как Герасим побывал в домике в Камышанском переулке, Василек заважничал и во всем стал подражать Кубышке. Дело не в том, что к девяти годам и двум месяцам его жизни прибавились еще три месяца, а в том, что он стал выполнять страшно тайные поручения. «Чтоб меня громом убило, чтоб мне не видать ни отца, ни матери, чтоб подо мной земля провалилась!» — божился он самой страшной божбой, что нигде, никому и ни за какие леденцы не выдаст тайны.