Золотой треугольник - [2]

С одним из солдат он подвел ее к дому, откуда сам вышел сравнительно недавно. Они вошли в квартиру, где в гостиной ярко горели лампы и топился камин.

— Сядьте вот здесь, тут вам будет хорошо. Ты, Пуляр, принеси из столовой стакан, а ты, Рибрак, возьми на кухне графин холодной воды, — приказал офицер. — Шателен, достань из буфета рому… впрочем, нет, она не любит ром. Тогда…

— Тогда, — перебила его женщина, — пусть принесут только воды…

Краска понемногу приливала к ее щекам, губы порозовели, и на них играла милая улыбка.

— Теперь вам лучше, мамаша Коралия? — спросил капитан, когда она отпила несколько глотков воды.

— Гораздо лучше…

— Ну и слава Богу! А между тем минуты, пережитые там, были ужасны! Теперь, молодцы, вы можете поздороваться с вашей мамашей! Думали ли вы, когда она укрывала вас одеялом и поудобнее взбивала подушки, что вам придется ухаживать за ней?

Солдаты окружили мамашу Коралию, и всем она горячо пожимала руки.

— Как твоя нога, Рибрак?

— Не болит больше, матушка.

— А твое плечо, Ватинель?

— Совсем зажило, матушка.

— А ты как, Пуляр, а ты, Жорис?

Она была, видимо, взволнована тем, что видит всех их. Патриций Бельваль воскликнул:

— Ах, мамаша Коралия, вы, кажется, плачете. Вот этим-то вы и завоевали наши сердца. Когда мы корчились от боли, то видели, как из ваших глаз капали крупные слезы, и они-то и заставляли нас сдерживаться… Так только матери плачут о детях, мамаша Коралия.

— Я плакала еще больше, видя, что вы сдерживаетесь, чтобы не заставить меня страдать.

— Ну, зато теперь не надо плакать… Мы любим вас так же, как вы любите нас. Улыбнитесь, мамаша Коралия. А вот и Я-Бон пришел, он-то всегда смеется.

Молодая женщина быстро поднялась.

— Думаете, ему удалось их поймать? — тревожно спросила она.

— Что значит «думаю»? Я приказал Я-Бону привести хоть одного из них, и он приведет. Я боюсь только одного…

Они направились в вестибюль, по ступенькам которого поднимался однорукий сенегалец, держа какого-то человека, с которым он обращался, точно с вещью. Капитан приказал:

— Отпусти его.

Я-Бон разжал пальцы, и человек упал.

— Вот этого то я и боялся, — прошептал Бельваль. — Хотя у Я-Бона только одна рука, но не позавидуешь тому, кого он схватит за горло! Проклятые боши хорошо это знают.

Я-Бон, темнокожий атлет африканской внешности, имел устрашающий вид. Осколком снаряда ему снесло одну щеку, половину подбородка и рта, а на уцелевшей части лица застыла улыбка. После ранения Я-Бон потерял способность говорить и мог произносить только отдельные звуки, в которых постоянно слышалось «я-бон», что и стало его кличкой.

Теперь он удовлетворенно переводил свой взгляд с капитана на лежавшего мужчину, как охотничья собака, доставившая хозяину лакомую дичь.

— Хорошо, — сказал капитан. — Но все-таки в другой раз будь повежливее.

Он наклонился над лежащим, ощупал его, удостоверился, что тот не умер, и обратился к Коралии:

— Вы узнали его?

— Нет, — ответила она.

— Вы уверены в том, что никогда не видели этой головы?

Голова мужчины была очень большой, с густыми черными волосами и обвислыми усами.

— Никогда, никогда, — повторила Коралия.

Бельваль осмотрел его карманы, но там не было ни одной бумаги.

— Подождем, пока он придет в себя, — решил он, поднимаясь. — Я-Бон, ты оставайся здесь и свяжи его. А вам, друзья, пора домой.

Когда все ушли, Патриций проводил женщину в гостиную и усадил в кресло.

— Теперь поговорим, мамаша Коралия. Но прежде выслушайте, что я скажу…

Они расположились перед ярко горящим камином. Бельваль, подложив подушку под ноги своей гостье и погасив лампу, продолжал:

— Вы знаете, мамаша Коралия, что вот уже восемь дней, как я вышел из лазарета и живу на бульваре Майо, в Нейи. Там устроено убежище для выздоравливающих, куда сейчас отправились мои товарищи по несчастью, там меня перевязывают и там я ночую. Остальное время я посвящаю прогулкам и изредка наношу визиты знакомым. Сегодня утром я ждал одного из них в кафе на бульваре и случайно услышал нечто интересное. Но прежде надо сказать, что зал состоит из двух частей и что стена, их разъединяющая, в высоту человеческого роста. По одну сторону перегородки сидят люди, пришедшие в кафе, а другая половина отведена под ресторан. Я был в ресторане, а за перегородкой довольно громко разговаривали двое мужчин, очевидно, уверенных, что они совершенно одни. Мне удалось уловить несколько фраз, очень меня удививших.

Он достал из кармана записную книжку.

— Фразам, привлекшим мое внимание, и скоро вы поймете, почему, предшествовал разговор, из которого я мог понять, что речь шла о каких-то искрах, о целом дожде искр, служившем, очевидно, сигналом, который может повториться еще раз и после которого нужно будет действовать очень решительно. Все это вам ни о чем не говорит?

— Нет…

— Хм… Ну, ладно… Мужчины говорили по-английски и очень правильно, но все же с небольшим акцентом, из чего я заключил, что англичанами они ни в коей мере быть не могут… Вот дословно их разговор:

«Стало быть все в порядке», — сказал один из них. — «Вы с ним будете в назначенном месте, незадолго до семи?».

«Так точно, полковник, мы будем там в автомобиле».