“Золотой осел" Апулея - [40]

Если интерпретировать такой поворот событий с человеческой точки зрения и вновь связать его с Апулеем, то становится ясно, что Харита и Психея — это личные аспекты одной и той же фигуры в его бессознательном, которая связана с положительным аспектом материнского комплекса и с большой наивностью puer aeternus. Когда у мужчины положительный материнский комплекс, он отождествляет себя непосредственно с божественным ребенком. Он ведет себя как крылатый бог, отказываясь от всех основных задач жизни, таких, как принятие собственной твердой точки зрения на реальность, зарабатывание собственных денег, нахождения правильного направления работы, и подобные трудности. У Луция же отрицательный материнский комплекс, как мы видели в самом начале. Можно сказать, что он, как осёл, полностью заключен в тюрьму негативным аспектом архетипа матери. Миф о Психее и Эросе теперь показывает энантиодромию, начало превращается в свою противоположность. Но так как этот положительный момент еще совершенно неприспособлен и нереалистичен, сестры могут ворваться в него.

Это приводит нас к вопросу о том, кем бы мог быть неродившийся «ребенок-мальчик». Ответ таков: ребенок анимы, то есть Самость. Результатом hieros gamos, священного брака Эроса и Психеи, было бы рождение символа Самости. Родился бы божественный ребенок, которого мы могли бы назвать появлением Самости в отношении Луция. В психологии мужчины, девочка, которая теперь будет рождена, есть обновление анимы. Он появляется как Voluptas, как чувственная страсть, хотя можно было бы подумать, что Луций уже достаточно испытал её. Хоть и рожденная на Олимпе, эта девочка Voluptas ближе к человеческому, так что вместе с ней появляется гуманизация принципа удовольствия, который, однако, почти немедленно проглочен обратно в коллективное бессознательное.

Похожий, и в определенной степени параллельный, процесс представлен в Апокалипсисе святого Иоанна, который Юнг прокомментировал в «Ответе Иову»[77]. Появляется женщина с короной из двенадцати звезд на голове, и её преследует красный дракон. Она должна родить нового спасителя, но она вновь удалена на небо, и, таким образом, божественный ребенок не воплощается на земле. Здесь мы также видим описание возможного рождения нового символа Самости, который, однако, снова погружается обратно в бессознательное. Это означает, что еще не пришло время, когда этот аспект может войти в коллективное сознание.

Кроме того, это параллель мифу о Лето и Аполлоне и еще не умершему язычеству поздней античности. Там тоже есть описание возможности рождения нового символа Самости, который также удален в бессознательное. Есть лишь ростки таких реализаций тут и там, которые затем опять теряются. Нам нужно видеть нерождение мальчика в нашей истории как параллель истории из Апокалипсиса, «только» рождается девочка и её забирают в Высший мир. Вопрос о том, почему именно Voluptas, чувственная похоть, я хотела бы оставить до конца истории, когда нам нужно будет комментировать подарок, который Психея находит в преисподней, поскольку эти две вещи связаны.

Объединение божественного, возвышающего, трансперсонального и освобождающего аспектов hieros gamos, мотива священного брака, с неполнотой и разочаровывающей узостью и грязью человеческой жизни, остается одной из величайших нерешенных проблем. Люди или позволяют себе находиться в опьянении от «божественной» и романтической стороны любви, или цинично оставаться в её банальном аспекте. Эта проблема красиво представлена в романе «Аврелия» французского автора Жерара де Нерваля. Он был глубоко чувствующим и романтическим поэтом, что является очень несчастливой предрасположенностью для француза, и поэтому он любил жить в Германии, где он чувствовал себя гораздо лучше. Это он иногда мог делать, посещая дядю-немца в Шварцвальде. Будучи молодым человеком и одаренным писателем, он очень сильно влюбился в маленькую midinette [простушку]. Полностью поглощенный своими чувствами и эмоциями, он писал стихи о ней. Он чувствовал, что отношение Данте к Беатриче не могло быть большим, чем этот опыт. Но потом вдруг проявились французский рационализм и галльский цинизм, и он решил, что, в конце концов, она была просто une femme ordinaire de notre siede, обычная женщина нашего времени. И потому он бросил её. Девушка действительно любила его, и она впала в отчаяние. Позже подруга пыталась свести их вместе еще раз, но так или иначе, вероятно, из-за того цинизма, с которым он бросил её, полностью уничтожив её и свои собственные чувства, разрыв не мог быть исправлен. Когда та женщина снова свела их вместе, девушка посмотрела на него укоризненно и со слезами на глазах. Это очень сильно поразило его, а ночью ему приснилось, что он вышел в сад и увидел, что статуя красивой женщины упала на траву и распалась посередине. Этот сон показывает, что на самом деле произошло у Нерваля внутри. Его анима распалась, потому что теперь женщина была для него или недоступной богиней, или une femme ordinaire de notre siede, с которой можно просто получить немного удовольствия. Он никогда не смог снова соединить эти два аспекта. Затем он постепенно соскользнул в психотический кризис, который в конце концов сокрушил его, и, наконец, он повесился в порыве душевного смятения. Он был болен, но он мог бы, вероятно, преодолеть этот раскол, если бы только понял, что hieros gamos и обычный аспект каждых глубоких человеческих отношений — это парадокс. Любовь — это движущая, божественная, уникальная мистерия, и в то же время обычное человеческое событие. Этот раскол составлен таким же образом и здесь: сначала маятник идет слишком высоко к божественному высшему аспекту, где Эрос и Психея живут в своего рода раю, и затем следует обратное движение, инициированное вмешательством сестер, которые, посредством привлечения всех самых безнравственных и циничных аспектов жизни, разрушают связь. Я считаю, что чувство юмора является единственным божественным качеством, с которым можно соединить эти непримиримые аспекты каждого глубокого опыта любви. Но у таких людей, как Жерар де Нерваль, этого нет, потому он стал психотиком. У него совсем не было чувства юмора, и таким образом он не мог принять парадокс и сказать: «Да, она и то, и другое, она Беатриче, опыт божественной женщины, но также и