Золотой момидзи. История о незавершённом расследовании - [47]

Оставшись взаимно удовлетворёнными новым знакомством и разговором, а также договорившись о дате очередной встречи, собеседники на этом распрощались.

Возвращаясь в посольство, поручик размышлял о своём таинственном знакомце.

«Несомненно, это честный и откровенный человек. Немного он даже наивен. С таким хорошо дружить, на таких людей можно положиться. Сколько японцев я ни встречал, — вспоминал Алтунин, — большинство из них умеют быть товарищами. Ни при каких обстоятельствах не предадут дружбы.

Если японец друг — это надолго, фактически навсегда. Ради сохранения таких отношений они готовы на многое, всегда помнят свой дружеский долг. Для них ценность дружбы иногда даже сильнее и выше, чем обязательства по службе…

Наверное, единственная сфера, о которой японец не будет говорить даже с другом, — это его семья, жена и дети.

В частности, в Японии не принято приглашать товарища в свой дом. А уж если такое произошло — то это вершина доверия к другу. Но всё-таки здесь считается за правило все дружеские встречи с приятелями и сослуживцами проводить на нейтральной территории, в ресторанах или кафе.

В отношении иностранцев это качество у японцев проявляется с особенной яркостью. При этом надо учитывать особенность японского восприятия мира: истина открывается не столько уму, тем более рассудку, сколько искреннему сердцу, развитому чувству.

Если сумеешь проникнуть в истинную глубину японской души, — поймал себя на этой мысли поручик, — то обнаружишь там немало женственного, слабого. Мужественность и значительность, общаясь с другими, японцы нарочно напускают на себя — это своеобразная самозащита.

В отличие от индийского или китайского буддизма, японский предполагает не столько отречение от чувства, сколько его полноту, истинность сердца. Хотя внешне жители Страны восходящего солнца неэмоциональны и умеют контролировать свои чувства, в глубине души они способны на сильные переживания. Недаром многие высказывания у них идут как бы от сердца. Есть даже устойчивое японское выражение «кокоро кара…», с которого начинаются разнообразные фразы и языковые конструкции. Оно буквально так и переводится — от души, от сердца…

Коварность японцев — чистый вымысел и газетный штамп. Просто они привыкли задумываться над всеми своими поступками. Прежде всего потому, что слишком уж велика цена, которую приходится платить за ошибки во взаимоотношениях с окружающими, тем более с иностранцами.

Японец нигде не может постоянно проживать, кроме как в Японии. Может быть, это специфика островитян, которые изолированы от континента, редко встречаются с представителями других народов, и потому знакомство с ними рассматривается японцами как некая жизненная удача? — спрашивал себя поручик. — Хотя англичане тоже жители островов, но всем известен британский снобизм и мания «особенности». К дружбе там относятся по-деловому, как говорится, могут уйти по-английски, не попрощавшись…

А может быть, всё дело в своеобразном понимании японцами стыда? — вновь задумался Алтунин. — Особенно в случаях, когда они по какой-либо причине вынуждены получать, в том числе от друзей, постоянную помощь.

Ведь японцев с детских пор обучают вести самостоятельный образ жизни и рассчитывать только на собственные возможности. Если надо, то и экономить на всём. Даже урезать расходы на питание. По этой причине они считают необходимым постоянно доказывать свою состоятельность. А поражения и недостатки воспринимаются ими крайне болезненно. Нам, европейцам, зачастую странно, почему японец готов расстаться с жизнью, лишь бы не ощутить стыда и позора.

Наверное, — размышлял поручик, — здесь присутствует некое вывернутое наизнанку сознание общественного долга. Может быть, под воздействием конфуцианства. В частности его учения о том, что человека не должна излишне волновать собственная судьба. В большей степени он призван посвятить себя решению проблем семьи, клана, общества и государства. А личные инстинкты и желания обязательно нужно контролировать.

Если следовать этой логике, — призадумался Алтунин, — с японцем как с другом удобнее говорить не о чём-то сугубо сокровенном, а об общественном смысле бытия. Тогда ему становится понятен интерес собеседника к нему как к личности.

Сам же японец, если он не смог справиться с этими морально-нравственными противоречиями, обречён на жизнь изгоя и отшельника. Может, по этим причинам мои разговоры с Томбой и Микамэ так неожиданно для меня принесли свои плоды?» — продолжал размышлять поручик.

Но к однозначному выводу так и не пришёл.

Токио. Район Минато, храм Сэнгакудзи. Июль того же года

Клёнова и Алтунин не спеша прогуливались по парку у храма Сэнгакудзи.

Расположенный в глубине плотно застроенного квартала, синтоистский храм был окаймлён узкими улочками шириной в один шаг. Вдвоём двигаться по ним сложно, надо идти друг за другом.

Только на небольшой площадке перед входом в Сэнгакудзи размещалось несколько деревянных лавок продавцов традиционных для храма сувениров — чашечек для саке и керамических стаканов для чая с символикой святилища.

Дневной зной постепенно сменялся приятной прохладой. Моросивший круглые сутки мелкий дождь байю наконец-то закончился, оставив на земле небольшие лужицы. Однако вся одежда на спутниках отяжелела от дневной влаги и сырости. Лишь с наступлением вечера, в сумерки, можно было выйти на улицу. Сидеть в рёкане нет никакой возможности. Там одежда совсем не просыхает, как и скромная мебель самого японского отеля.