Золотой крест - [31]

Ты чуешь, парень, линия фронта продвигается к нам. Мы каждый день слушаем голос родной Москвы и радуемся всем сердцем за успехи советских бойцов.

До скорой встречи, дорогой земляк. Твой АШАС».

Ворожцов посмотрел на подпись и, конечно, понял, что читать ее нужно с обратной стороны — получится Саша. Ухмыльнулся, рассматривая знакомый почерк, прочитал письмо вторично, желая запомнить каждую фразу, и по кусочкам проглотил ее вместе с куличом, доставленным в тюрьму неизвестным человеком.

Через год после ареста Аркадия Ворожцова бросили в лагерь смерти Освенцим. Здесь действовали специальные больницы и лаборатории, в которых производились «медицинские эксперименты» над беззащитными узниками. «Работали» высокопроизводительные крематории, предназначенные для сжигания живых людей. По своей технической оснащенности, по массовости и жестокости истребления людей Освенцим превзошел все известные гитлеровские лагери. В нем фашисты умертвили свыше четырех миллионов граждан Советского Союза и Франции, Польши и Чехословакии, Бельгии и Голландии, Венгрии и Румынии, Австрии и Югославии.

В Освенциме Аркадию Ворожцову на тыльной стороне левого предплечья вытатуировали зеленый номер 188052. На случай побега сделали опознавательный знак — посредине головы выбрили прямую полосу, впоследствии регулярно подновляемую. На левой половине пиджака на груди пришили красный матерчатый треугольник с крупной буквой «Р» — русский.

— Какие имеете болезни? — через переводчика спросил лагерный врач у Ворожцова, окинув заметно истощенную фигуру и большой крутой лоб в преждевременных морщинах.

— Болезней не имею. Здоров, — ответил Аркадий. Он еще на пути в лагерь слышал, что если станешь жаловаться на недомогание, определят в группу, из которой прямая дорога — в крематорий. С людьми, потерявшими силы, здесь не возились. Под видом отправки на лечение их завозили в газовые камеры и умертвляли.

— А почему у вас очень бледное лицо?

— Кормежка плохая.

— Работать согласны на великую Германию? Трудиться придется много...

— Согласен.

Желая окончательно удостовериться в правоте того, что говорил военнопленный, врач заставил его подуть в стоявший на стуле спирометр. Раздетый до пояса, Аркадий встал на колени, втянул в себя как можно больше воздуха, отчего кожа поползла кверху по выставившимся от худобы ребрам, и, цепко обхватив трубку губами, выдул около шести тысяч единиц.

— Прима, — одобрительно отозвался врач. — Очень хорошо.

— Тут еще есть кое-что, — заметил летчик и ладонью похлопал по груди. — Раньше семь с половиной выдувал.

— Теперь попробуйте эту штуку, — предложил врач и подал никелированный динамометр.

Ворожцов до хруста в локтях нажал на неподатливую пружину прибора одной рукой, потом другой. В обоих случаях стрелка показала пятьдесят единиц.

— Тоже прима, — подытожил врач. — Молодец!

На следующее утро перед выходом на работу большую группу заключенных выстроили в лагерной ограде. Надзиратели внимательно осмотрели каждого с ног до головы. Тех, кто сильно отощал от голода или из-за болезни, из строя вывели.

— Прощайте, товарищи, — говорили они, покидая строй. Эти слова значили расставание навсегда. Ворожцов своими глазами увидел то, о чем слышал от бывалых людей при переезде в Освенцим. Стоя среди узников, он, должно быть, в сотый раз с благодарностью вспомнил сурового и беспощадно требовательного командира эскадрильи, который заботливо наставлял подчиненных:

— Летчика на каждом шагу ожидают непредвиденные случаи. Готовьтесь к ним. Тренируйте волю, характер, закаляйтесь физически.

Аркадий быстро оценил командирские вразумления и выполнял, их в любой обстановке. Даже в тюрьме, чтобы не ослаб организм, регулярно занимался гимнастикой: делал приседания, выжимал «мостик». Соседи по нарам не раз зубоскалили:

— Ты, Аркадий, видно, хочешь заслужить звание тюремного чемпиона?

Ворожцов неизменно отвечал:

— Физкультура еще никому вреда не приносила.

Заключенных вывели за лагерь на ремонт асфальтированных мостовых, в ряде мест вспучившихся после весеннего половодья. Ворожцов впервые увидел высокие кирпичные трубы крематориев. Стояла майская безветренная погода, и из труб строго кверху поднимался иссиня-серый дым, распространяя в настоянном весенним цветеньем воздухе горько-сладкий запах горелого человеческого мяса.

Нет ничего неприятнее ощущать такой запах, доподлинно зная, что вот сейчас огненное пекло поглотило в каменную брюхастую утробу очередную партию разновозрастных людей.

— Привыкай, молодежь, к местному запаху, — заметил рябой сутулый мужчина, шагая рядом с Ворожцовым. — Все там будем, только не в одно время, — показал он пальцем в сторону крематориев, опоясанных высокими бетонными стенами.

— Не надо, старина, умирать раньше срока, — возразил Аркадий. — Надо жить и ждать хороших дней...

— А ты здесь давно? — спросил тот же человек и выцветшими глазами зло посмотрел на Ворожцова.

— Первые сутки.

— А я в этом строю, если хочешь знать, самый большой стаж имею. Пять месяцев. Раньше весил восемьдесят пять килограммов, а теперь — пятьдесят восемь.

Несколько дней рябой человек, изможденный до предела, ходил на работы, а потом и его включили в список безнадежных.