Золотой эшелон - [17]

— Есть продолжать работу.

Грянула команда и покатилась по углам безбрежного плаца, залаяла эхом вдали. Замер батальон. Не шелохнется. Только Зубров вроде как приплясывает на месте, точно жеребец в нетерпении. Радостное бешенство полковника переполняет. Хлестнул Зубров прутиком по голенищу и приказал, как отрубил:

— Младший сержант Салымон!

— Я!

— Сорок шагов вперед! Шагом АРШ!

Отпечатал Салымон сорок указанных ему шагов, замер. Ждет. И батальон ждет. Застыв. Что еще Зубров учудит? Что еще ему в голову взбредет? Ишь глазом-то, глазом косит. Жеребец, он и есть жеребец.

— Продемонстрируй, Салымон, мощь свою.

— Есть продемонстрировать мощь!

Ухватил Салымон метров трех антенну. Взмахнул слегка как кнутом цыганским. Побежала волна по змеиной спинке. Вздохнул-выдохнул. Примерялся долго, поглядывая на красавицу березку на краю плаца.

— С-а-а-лымон, — с распевом протянул Зубров предварительную команду и тут же рубанул команду исполнительную: — БЕЙ!

Развернулся Салымон дискоболом на полный круг, волоча за собой по земле антеннов конец, крутанул над собой свистящую стальную плеть и положил конец ее на березовый стволик. Захлестнула антенна ствол, обвилась, облепила. И опала. Постояла, постояла березка и подкосилась.

— Славненько. А если б такой антенной кому по хребту врезать? Переломил бы хребет одним ударом? — сам себе задал вопрос Зубров и сам же уверенно ответил: — Переломил бы.

И батальон молча со своим командиром согласился.

— Младший сержант Салымон!

— Я!

— Назначаю вас своим телохранителем и исполнителем, с сохранением должности старшины батальона и присвоением воинского звания сержант!

— Служ… Сов… Союз!

— Становитесь в строй!

— Есть!

— Вот что, сучьи дети. Полномочий у меня всегда хватало…

При этих словах по строю легкой рябью понесло усмешку полного согласия. Собственной шкурой вспомнил каждый, что полномочий действительно Зуброву всегда хватало. А еще вспомнил каждый, что полномочия свои он использовал полностью, до упора, ну и еще самую малость сверх того.

— А теперь получил я полномочия чрезвычайные. И потому порядок будет такой: любой приказ любого из командиров от ефрейтора до полковника, выполняется любой ценой. — Окинул Зубров батальон цепким взглядом и повторил совсем уж тихо: — Любой приказ, любой ценой.

Сказал последние слова он вроде сам себе, но услышан был даже и в задних рядах.

— Если ради выполнения жизнь придется положить, что ж, клади жизнь. Чего ее жалеть? То не приказ, ради которого жизнь положить жалко. То не страна, ради которой солдат жизнью не готов жертвовать.

На смерть идем. Все. Днем раньше, днем позже — велика ли разница? А уж если подыхать, так красиво. Подохнем, но приказ родины выполним!

— Выполним, — вдруг отозвался глухо батальон.

— За невыполнение любого приказа запорю шомполами. За злостное невыполнение после ста шомполов Салымон еще и антенной добавит. За невыполнение приказа сержанта — один удар антенной. За невыполнение приказа прапорщика — десять ударов антенной. За невыполнение приказа офицера — сто антенн! Ну, а если кто моего приказа не выполнит… — Зубров на мгновение задумался… — Кто моего приказа не выполнит… — того я прощу. Но мои приказы рекомендую выполнять. Не мне служите, сучьи дети, но родине нашей. Спасать ее идем. Что везем, ни мне, ни вам знать не дано. Может быть, везем нечто такое, что родину нашу спасет. Довезем, и будет она жить в свободе, в труде, в радости. Не довезем — может, рухнет она к чертовой матери. И будет править нами всяк кто ни попадя. Но не быть тому! Груз мы доставим. Любой ценой. Любой. Приказали мне формировать батальон только добровольцами. Вот тут я применил первый раз свои особые полномочия: никаких добровольцев. Всегда так было: командиру приказывают, что сделать надо, а уж как, пусть сам сообразит. Вот и мне приказали груз доставить, а уж как — сам решу. И решил: без добровольцев. Родина в развале. Спасать надо. И не нужно мне знать вашего желания. Горе той стране, которую защищают только желающие. А если желающих сдохнуть не найдется в достатке, тогда как? Так вот, кого знаю, кому верю, кого в деле видел, того взял. А теперь кому прикажу сдохнуть, все и сдохнем. Вопросы ЕСТЬ?

— НИКАК НЕТ!

— Тогда с Богом.

Тетя Маня с неодобрением смотрела, как Любка в нахальном халатике прошлепала к кухонному крану.

— Совести у девки нет: за полдень просыпаться! То-то вся рожа опухла, на что только мужики падают!

— Такая у меня работа, тетя Маня: всегда третья смена, и хоть бы кто за вредность молочка выделил! — захохотала Любка и отвесила соседке смачный воздушный поцелуй.

Это была их обычная перепалка. Остальные соседи в эту пору томились на работе, и пенсионерка тетя Маня скучала без компании. Против нотаций Любка не возражала.

— Воспитывай меня, теть Маня! Как перевоспитаешь — Господь тебе все грехи отпустит! Успела, небось, пошустрить, пока молодая была?

— Ты моих грехов не считай!

— Где уж мне считать, я дальше сотни не умею!

— О себе бы подумала, позорница: двадцать восемь лет — и ни семьи, ничего! Думала — потом успеешь? Чтоб у меня так печень болела, как ты успеешь!

Сегодня тетя Маня звучала мрачней библейского пророка, но спросонок Любка этого не уловила и продолжала так же весело: