Золотой дождь - [11]

— Ага, музыка! — сказал гитарист. Он заулыбался. — Весь день пробыли на этом месте, — тихо сказал он. — Видели, как солнце поднимается и спускается. Нет-нет да и приляжем, конечно, под деревом отдохнуть.

Они ехали молча; солнце между тем садилось в красных облаках, и по радио уже сменилось несколько передач. Харрис включил фары. Однажды гитарист стал напевать "В сердце у меня одна осталась роза" — ее играли по радио "Алоха Бойз". Он застеснялся, умолк и провел по шкале приемника черноватым мозолистым пальцем.

— У некоторых электрические гитары, нравятся мне, сильные, — сказал он.

— Куда направляетесь?

— На север, наверное.

— Как раз на север, — сказал Харрис. — Курите?

Второй протянул руку.

— Да… изредка, — сказал гитарист.

От неожиданного слова Харрис дернул щекой; он протянул пачку. Все трое закурили. Молчаливый держал перед собой сигарету, как монету, — большим и указательным пальцами. Харрис заметил, что он не курит, а просто наблюдает за огоньком.

— Ух ты, ночь уже, — сказал гитарист. Голос его мог выразить любую степень светского удивления.

— Поесть было? — спросил Харрис.

Пассажир щипнул басовую струну и взглянул на небо.

— Ежевика, — сказал другой. Он высказался в первый раз и произнес это неторопливо, с раздумьем в голосе.

— Там хорошенький такой кролик притопал, — сказал гитарист, слегка ткнув Харриса в бок, — но сразу повернул — и деру.

Второй настолько погрузился в свой бессловесный гнев, что Харрису представилось, как он гонится за кроликом между рядами хлопчатника. Он улыбнулся, но головы не повернул.

— Теперь ночлег искать — так? — не унимался Харрис.

Снова брякнули струны, и гитарист зевнул.

Впереди был городок; на равнине огни стали видны километров за тридцать.

— Это Далей? — Харрис тоже зевнул.

— Где я только не ночевал; рассказать — не поверишь. — Гитарист повернулся, говорил Харрису прямо в лицо, и при свете дорожного знака улыбка его почему-то приняла насмешливое выражение.

— Не отказался бы от булки с котлетой, — заметил Xаррис и, как бы уклоняясь безотчетно, свернул с дороги под знак. Он посмотрел в окно — девушка в красных штанах вспрыгнула на подножку.

— Три и три пива? — спросила она с улыбкой, просунув голову в окно. — Привет, — сказала она Харрису.

— Здравствуй, — ответил Харрис. — Да, три.

— Ух ты, — сказал гитарист. — Портки красные, как у юнги. — Харрис ждал, когда зазвенит струна, и не дождался. — Но не красавица, — сказал гитарист.

Сетчатая дверь закусочной скрипнула, и раздался мужской голос:

— Заходите, ребята, у нас девочки.

Харрис выключил приемник, и они услышали музыку из автоматического проигрывателя, озарявшего окна закусочной то голубым, то красным, то зеленым светом.

— Привет, — снова сказала подавальщица, появившись с подносом. — Вроде дождь собирается.

Они съели булки с котлетами быстро и молча. В окно закусочной, опершись на руку, выглянула девушка. За спиной у нее все танцевала одна и та же пара. Музыка звучала бравурно: джазовый оркестр играл "Любовь, любовь, беспечная любовь".

— Всюду одни и те же песни, — тихо сказал гитарист. — Сам я с гор… У нас там совы вместо кур и вместо собак лисы, но пели мы как следует.

Стоило гитаристу заговорить, и Харрис почти каждый раз дергал щекой. Развеселить его было легко. Кроме того, он сразу угадывал в человеке желание пооткровенничать — и ту неизбежную минуту, когда это желание иссякнет. И чем больше ему рассказывали, тем больше ему хотелось слушать. Еще послушаем, как ты играешь на своей гитаре, подумал он. Оно стало частью заведенного порядка жизни, дневной и ночной, это слушанье, сделалось почти автоматическим, как движение руки, ныряющей в карман за деньгами.

— Все равно что баллада, — сказал гитарист, слизывая с пальца горчицу. — Мать у меня баллады любила. Талия, что у осы, а голос сильный. Песен знала уйму. Давно померла и в земле лежит. Отец приедет из города пьяный, как тачка, а она уйдет, сядет на крыльцо, смотрит на гору и поет. Все песни поет, какие знает. Давно померла и в земле лежит, и дом сгорел. — Гитарист глотнул пива. Он постукивал ногой.

— А что, — сказал Харрис, дотронувшись до гитарного грифа. — Мог бы где-нибудь здесь остановиться, поиграть за деньги?

По гитаре он и понял, конечно, что они не просто ловят попутную машину. Они были бродяги. Закоренелые, отдавшиеся своей участи. И тот и другой. А прикоснувшись к грифу, Харрис смутно осознал, что эта желтая гитара, эта яркая, веселая ноша в руках бродяги и заставила его остановиться, подобрать людей.

Гитарист шлепнул по деке ладонью.

— На ней-то? Я для себя играю.

Харрис обрадованно засмеялся, но ему почему-то хотелось подразнить его, услышать, как он присягнет своей свободе.

— Не хотите задержаться и поиграть где-нибудь в таком месте? На танцах? Раз все песни знаете?

Тут громко рассмеялся гитарист. Он повернулся к Харрису и заговорил так, как будто товарища не было рядом.

— Так ведь он при мне.

— Он? — Харрис смотрел в лобовое стекло.

— Ныть начнет. Он на одном месте болтаться не любит. Дальше хочет. С кем ни свяжешься — у каждого своя фантазия.

Второй бродяга рыгнул. Харрис положил ладонь на сигнал.