Золотой дикобраз - [106]

А какую сцену закатил он, когда впервые узнал, что Людовик в тюрьме. Он стремительно вошел к ней с красными от слез глазами, как раз в тот момент, когда она пыталась успокоить герцога Майенского и его друзей по поводу отмены некоторых их старых привилегий. При появлении короля все встали, а он, не дождавшись их ухода, начал громко сопеть, чуть ли не хныкать. Герцог и его приближенные обменялись многозначительными взглядами.

Когда же наконец они остались одни, Карл накинулся на нее:

— Почему мне никто не сказал про Людовика? Я ничего не знал о том, что его держат под замком, в тюрьме, до тех пор, пока его кузен Дюнуа только что не сообщил мне об этом. Он спрашивал, меня, почему я поступил так жестоко, а я даже не знал об этом! Я король или не король? А ты делаешь из меня полного дурака!

Анна сердито посмотрела на него. Такой ее взгляд всегда вызывал на его глазах слезы. А сама в это время подумала, что хорошо бы еще упрятать в тюрьму и Дюнуа.

Скрестив белые руки на груди, сверкая драгоценными перстнями на длинных пальцах, она откинулась на спинку кресла и с холодным вниманием, которое он так ненавидел, принялась его разглядывать.

— Ты об очень многом забыл, Карл. Твой отец поручил мне защищать твои интересы, и мне противны твой идиотизм и твоя неблагодарность.

Но Карла не так-то легко было успокоить.

— При чем тут моя неблагодарность? Я желаю, чтобы Людовик был немедленно освобожден.

Говорил он с необычным для него нажимом, но пришел-то он все же к ней, вместо того чтобы самому отдать приказ об освобождении Людовика. И это ее успокоило.

— Если ты настолько глуп и не понимаешь, что освобождение Людовика означает для тебя смерть, то ты действительно заслуживаешь того, чтобы я сделала это — то, что ты просишь.

Произнеся эти слова, она взяла в руки перо.

— Я пишу распоряжение об его освобождении, и ты можешь его сразу же подписать. Ты предпочитаешь, чтобы он сразу прибыл сюда и как можно раньше организовал твое убийство?

Она принялась царапать пером по бумаге, ожидая, когда он остановит ее. Ждать пришлось недолго.

— Погоди, Анна! Ты что, слышала что-то о том, что Людовик замышляет убить меня?

Теперь он был напуган. Уже не зол, а только напуган. Такая смена настроений на этом пустом, лишенном всякой мысли лице, может быть, кого-то и удивила, только не Анну. Почти смеясь внутри себя, она отодвинула в сторону якобы недописанное распоряжение об освобождении Людовика.

— Мой бедный мальчик! Мне даже не хочется думать о том, сколько раз ты мог быть уже умерщвлен, если бы не моя предусмотрительность. А до меня — твоего отца. Даже ты, такой неискушенный и неопытный, должен видеть, что в своем предательстве Людовик зашел слишком далеко.

Карл попытался защитить кузена, он ему очень нравился.

— Но Людовик только сражался за свое право быть моим регентом. И мне кажется, я был бы много счастливее, если бы он победил. Ты до сих пор считаешь меня ребенком.

— Если ты не ребенок, то должен понимать, что те, кто бунтуют против меня, бунтуют и против тебя.

— Но они все бунтовали. И Оранж, и Бретонец, и Лотарингец, и Дюнуа и Ангулем — все. Но все они на свободе, кроме Людовика. Почему его предательство хуже других?

Анна внимательно посмотрела на него. Боже, неужели где-то есть еще большие кретины.

— Потому, мое бедное дитя, — произнесла она жалостливо, так как говорят с идиотом, — что ни Оранж, ни Бретонец, ни Лотарингец, ни Дюнуа, ни Ангулем и никто другой не являются после твоей смерти наследниками трона. А Людовик — наследник. Его цель — убить тебя и захватить трон.

Медленно приходило к Карлу понимание, и так же медленно высыхали слезы. Анна продолжала давить.

— Думала я когда-нибудь о себе самой с тех пор, как умер твой отец, да и задолго до этого? Нет, я не думала ни о чем и ни о ком, кроме тебя. Все время я заботилась только о тебе. Так это или не так, я спрашиваю тебя, Карл?

— Но я не был счастлив…

— А я? Разве я счастлива? Ты еще ребенок, твое счастье впереди. Я же много старше, и мое счастье в том, чтобы тебе было хорошо. Чтобы ты был, по крайней мере, жив. И никакой радости от того, что Людовик в тюрьме, я не испытываю.

О том, что он там в железной клетке, об этом не знал никто.

Анна тяжело вздохнула.

— Раньше я тоже, как и ты, восхищалась им. Но твоя безопасность для меня прежде всего. Я и тебя упрячу в тюрьму, если буду знать, что это единственный путь сохранить тебе жизнь.

— Но все же, что заставляет тебя думать, что он собирается меня убить?

Анна выдвинула ящик стола и принялась в нем рыться.

— Где-то здесь были бумаги, доказательства. Он сам признался в этом. Я буду охранять тебя, приложу все силы, но, если ты откроешь двери его тюрьмы, я с себя ответственность снимаю.

Она отказалась от поисков несуществующих бумаг, подошла к Карлу и, положив ему на плечи руки, притянула к себе.

— Мне так жалко тебя, мой бедный маленький братик.

Эти ласковые слова высушили слезы на его щеках, и он положил свою большую голову ей на плечо. Как это печально жить в таком мире, где кузен, которого он обожал, желает его убить, а та, единственная во всем мире, от которой зависит все его существование, держит его на расстоянии, большом расстоянии, от настоящей жизни. Ну, а если бы он действительно был королем, разве было бы лучше? Вот Анна, она сейчас все равно что король, но ведь она несчастна. Вид у нее несчастный. Усталые глаза и темные тени под ними. А по обе стороны рта по две черточки, совсем недавно их не было. Нет, нет счастья в этом мире. И слезы снова наполнили его глаза, и он был рад почувствовать, как знакомые руки обнимают его. Анна, удовлетворенная тем, что он снова оказался под полным контролем, успокаивала его, как могла.