Золотое время - [7]
Так началась наша совместная жизнь.
Вскоре Трошка привык не только к своему уголку, к посуде с хлебом и водой, но и к своему имени. Работая за столом, я старался не смотреть в его сторону и, выждав, когда он положит голову на спинку и заснет, тихо произносил:
— Трошка, иди кушать…
В первые дни это не оказывало никакого действия, он смотрел на меня и не поднимался с места. Тогда я вставал, подходил к нему и на руке предлагал скушать рыбьи кишочки. Это любимое блюдо угасило в конце концов в нем страх и выработало рефлекс. Теперь стоит только сказать: «Трошка, иди кушать», — как он вскакивает и почти бежит к моим рукам. Тут уж обязательно нужно его угостить любимыми кишочками или мелко нарезанными кусочками свежего рыбьего мяса.
Получив порцию, он сейчас же уходит на свое место и оттуда следит за всеми моими движениями,
Иногда я усаживал его на колени и рассказывал о долгой-долгой зиме, которую нам предстояло пережить, а мама слушала и говорила:
— Ну что ты болтаешь как маленький! Не дано птице понимать человеческую речь.
— Как же не дано, — возражал я, — а кушать-то он идет, когда позову…
— И собака идет, когда ей кричат: на!..
— Так собака давно приучена человеком, а это птица да еще дикая. Разве этого мало?..
Мама смеялась и называла меня ребенком, хотя я давно вышел из этого возраста.
— Учи, учи, может, потом в цирке показывать будешь…
Эта тихая жизнь и для Трошки и для меня скоро кончилась. Мама принесла пестрого маленького котенка. Он еще ходил как-то боком, неумело подпрыгивал и часто падал.
Трошка встретил нового жильца недружелюбно. Он зашипел на него и легонько клюнул в бок. Котенок отскочил, долго смотрел на драчуна, потом воинственно поднял хвост трубой и прошел мимо.
Здесь было явное неравенство сил. Трошка был старше и, конечно, сильнее, но котенок — мы его звали Васькой, — несмотря на свою молодость, имел острые, как иголочки, коготки и большое желание поиграть, чего Трошка не понимал.
Рыбьи кишочки и для котенка были лакомым блюдом, и, предвидя возможные в дальнейшем схватки, я стал потихоньку наказывать Ваську, когда он приближался к Трошкину месту. Вскоре Васька стал знать черту, за которую не следовало переступать, отношения наладились и закрепились.
И вот началась холодная, суровая зима. Как мы переживем ее? Вечером, когда за окном шумела пурга, я усаживал Трошку на колени, гладил по спинке и мечтал вслух: о весне, когда вскроются реки и озера, о наших походах с ним, о встречах с его родичами…
— Ребенок, право слово, ребенок… — говорила мама.
А мне не обидно. Я хочу, чтобы Трошка, после мук и страданий, пережил радость весны, как ее переживаем мы…
ОТПИРОВАЛИ
Поздняя осень…
Когда побуревшие камыши склоняются под ветром, из зарослей показывается низенькая охотничья избушка Ахметжана. Стоит она на берегу большого острова — одинокая, полуразвалившаяся. На запад виден поселок Старая Кочемка, а на восток открывается широкий простор Убинского «моря». Среди многочисленных озер Барабы Убинское выделяется своей величиной, и его глубокое «стекло» никогда не зарастает. С юго-западной стороны, на зыбких островах, огромные камышовые заросли, и среди них немало озер, имеющих свои собственные названия. Имеется и своя речка — Черная, в которой всегда замечается течение.
Озеро Убинское лежит на большом пролетном пути к северным безлюдным просторам Западно-Сибирской низменности. Весною многие отряды птиц оседают на нем. Тут хватает места и гусям, и лебедям, и журавлям, и уткам всех пород, и многочисленным куликам; здесь же, в камышах, находит приют масса певчих птиц. Весной — и днем, и ночью — над озером не смолкает птичий гомон, а сейчас не слышно ни одного голоса, только камыши шумят…
Избушка Ахметжана стоит на большом острове между «морем» и прибрежными озерами. Рядом — неширокая канава (копанец), по которой Ахметжан плавает в Старую Кочемку.
На озере рыбачит несколько рыболовецких артелей, и зимой и летом ходят невода. Ахметжан работает один, у него совсем немного ловушек, но он выполняет государственный план и обеспечивает свой небольшой колхоз рыбой.
Много лет рыбачит Ахметжан: состарилась избушка, состарился и сам хозяин. Узенькая бородка, удлиняющая его сморщенное загорелое лицо, поседела, плечи опустились, и руки кажутся не по росту длинными, но в глазах все еще горит огонек влюбленности в родное «море», в шумные камыши, в свой труд — обновленный и нужный всем людям.
Как-то вечером, сидя возле избушки и наблюдая за вечерним небом, он сказал:
— Обидно, Петрович, силы мало остается… — и, вздохнув, добавил: — Рано родился, только напоследок увидел настоящую жизнь. Жалко… Много лет пронеслось, много сил потратил, а для чего? Жил я… — Ахметжан с трудом подыскал слово, — как трава. Буря меня ломала, как вот эти камыши, солнышко только теперь увидел…
— Ничего, — говорю, — всем родиться в одно время, Ахметжан, нельзя. Радостно сознавать, что простой человек, а не кучка богачей да разбойников, стал хозяином жизни.
Ахметжан будто не слышит моего замечания.
— Прошлый раз председатель колхоза говорит мне: «Пора тебе, Ахметжан, кончать с рыбалкой, не, молодой… Ты много потрудился и имеешь право на отдых. Так, говорит, записано в нашем законе…». Знаю, говорю, что там записано о советском человеке, да только сидеть без дела трудно. Тянет…
