Золотое побережье - [124]

Привлеченная необыкновенным зрелищем, Хана спускается на террасу, а Эйб с Джимом уходят на кухню работать над закусками. Джим рассказывает самые впечатляющие моменты из европейских приключений калифорнийской компании, в его описании все они приобретают некий глубокий, символический смысл. Эйб изредка прерывает эти путевые зарисовки короткими заинтересованными вопросами – он и сам очень чувствителен к настроениям, общей атмосфере, символичности. А затем буквально парой слов превращает очередной эпизод выспреннего повествования в чистейший фарс – и громко хохочет, словно шутка принадлежит не ему, а самому Джиму. В такие моменты трудно представить себе Эйба безразличным и пренебрежительным, каким, в ощущении Джима, он нередко бывает, сейчас Джим – тоже «браток». В чем тут дело – в общей ли обстановке, а может, тот человек, который привлекает к себе внимание Эйба, становится «братком» на период этого внимания, каковое может отвлечься куда-либо в сторону, а может и вообще, с самого начала, отсутствовать!

Как знать? Эйб – наиболее загадочный и непроницаемый изо всех друзей Джима, большего, пожалуй, и не скажешь. Приходя в этот особняк, Джим всегда вспоминает визиты Шелли к Байрону. Нет, он совсем не самообольщается и не ставит себя на одну доску с Шелли, но все-таки что-то в этой мысли о бедном, идеалистичном поэте, навещающем своего богатого, светского, влиятельного друга, есть – особенно вот сейчас, когда стоишь здесь, на самой крыше округа Ориндж. К ним присоединяется насытившаяся созерцанием ночного ОкО Хана; Джим удовлетворенно – но в то же время с некоторой опаской – наблюдает, как они с Эйбом знакомятся, притираются друг к другу. Хана сидит на соседней с ним табуретке, ветер успел привести копну черных волос в обычное для них кошмарное состояние, выглядит она, пользуясь любимым выражением Денниса, «словно собаки жевали». Однако Эйб получает очевидное удовольствие от разговора с новой знакомой – у Ханы великолепная реакция и не менее великолепное чувство юмора. Тут Джим им не ровня, ему остается только хихикать, да резать на соус стручки жгучего перца. Со всегдашним своим любопытством к работе и образу жизни других людей Эйб подробно расспрашивает Хану о заказчиках, галереях, торговцах картинами; слушая их разговор, Джим узнает много для себя нового.

– А ты? – интересуется Хана. – Джим говорил, ты работаешь санитаром.

Эйб разражается хохотом.

– Что, – толкает он Джима локтем, – наплел про нас всякого?

– И все – сплошное вранье, – ухмыляется Джим.

– Да, – уже серьезно кивает Хане Эйб. – Я работаю в дорожно-спасательном отряде, здесь же, в ОкО.

– Трудно, наверное, бывает.

Джим неуютно ежится; когда подобные вещи говорит он, Эйб неизменно мрачнеет и делает вид, словно ничего не слышал. Однако сегодня реакция совершенно иная.

– Да, местами. Бывает, собственно, и так и сяк, и хорошее и плохое. Только вот к плохому привыкаешь, становишься толстокожим, что твой носорог, а хорошее – оно так и остается хорошим.

Хана кивает. Некоторое время она внимательно разглядывает занятого инспекцией закусок Эйба, а потом спрашивает:

– Так вы с ним что, из одной борцовской команды? Сколько же вы уже знакомы?

– С начала времен, – ухмыляется, глядя на Джима, Эйб.

Затем появляются Сэнди с Анджелой, и следуют новые формальные представления. Как и обычно, присутствие Сэнди служит катализатором, ускорителем, и буквально через несколько минут все трещат без умолку, словно старые друзья после годичной разлуки. Хана разговаривает ничуть не меньше остальных, сперва – по преимуществу с Эйбом, но потом и с Анджелой, и с Сэнди. Анджела, благослови ее Господь, прямо источает дружелюбие. Вскоре по одному, а чаще парочками, собирается и остальная компания – Хэмфри и его бывшая союзница Мелина, Роза с Габриэлой, Артур, Таши с Эрикой, Инее, Джон и Викки, и прочие, и прочие; и тогда тусовка начинается всерьез. Текут обычные для всякой тусовки медленные океанические течения народа, и только Хана так и сидит на своей табуретке, она что-то вроде острова, вокруг которого завихряется одно из этих течений, народ останавливается в этом завихрении, перебрасывается с ней словами. Хана задает много вопросов, старается разобраться и запомнить, кто здесь кто, и она много смеется и пользуется потрясающим успехом. Джим время от времени ныряет в толпу; вернувшись после очередной такой вылазки, он застает рядом с Ханой Эйба, чуть позже к их разговору присоединяется и Сэнди. Потом Хана беседует с Анджелой, они много и весело смеются. Это радует Джима, хотя он и сильно подозревает, что смеются над ним. Все идет просто отлично.

Но тут в толпе мелькает роскошная светло-соломенная грива Вирджинии, пульс Джима непроизвольно учащается. Он чуть не бегом бросается к Хане и Анджеле, прерывает их разговор какими-то – совершенно в данный момент неискренними – комплиментами, нервно суетится. Вирджиния быстренько его обнаруживает и подходит:

– Кого я вижу! Что-то вы, Джеймс, пропадать стали.

– Ну как-то все так…

– А ты не хочешь представить меня своей новой подруге?

– Да, да, конечно. Вирджиния Новелло, а это – Хана Штеентофт.