Золотое дно - [71]

Да, действительно, один из них видел белые мины, о чем и беседовал со своей знакомой — преподавательницей курсов иностранных языков. Английским он занимается давно. Вот, пожалуйста, есть справка об окончании курсов. А вообще он работает под Москвой председателем артели, которая делает шпильки, заколки и тому подобную галантерею. «Кстати, не угодно ли ознакомиться с нашей продукцией? Она у меня в чемодане» — и «председатель» указал адрес квартиры, где он остановился. «Что такое «сигма»? Это мы между собой так называем особый вид дамской брошки из прозрачной пластмассы с блестящим наполнителем… Вы спрашиваете, кто такой Вильям? Ну, это шутка! Так мы прозвали нашего общего знакомого Васю. Обыкновенный перевод с русского на английский. Василий — значит, Вильям…»

Следствие продолжается, но особых улик против любопытных «рыбаков» пока еще не обнаружено.

«Странно! — подумал Агаев. — А что это за блестящий цилиндр, который исчез под водой? О нем вчера говорил Нури… Впрочем, сейчас не до этого…»

Лента кольцами спадала на пол. Агаев стоял с потухшей трубкой, и снова он видел: пустой шар, мечущийся луч прожектора, рыбачий баркас…

В комнату быстро вошел Рустамов. Он был одет в дорожный светлый плащ. В руках — чемодан, на ремне — охотничье ружье.

— Уф, жарко! — Рустамов снял фуражку, бросил ее на стол и упал в кресло. — Извини, я прямо с дороги. Что значит твоя телеграмма? От самого Кировабада мчался без остановки. Отчаянный шофер Мардан! Решил прокатить «с ветерком». На спидометре все время сто семьдесят… Он это любит!.. — Парторг перевел дух. — Испытания скоростного электробура после усовершенствования его Мариам прошли, я тебе скажу, замечательно! Ну, а как здесь? Как васильевские испытания? Я же просил тебя вчера сообщить… Где он сам?

— Пока еще в… подводном танке… На глубине… трехсот метров, — с трудом проговорил Агаев и тяжело опустил голову.

После минутного молчания он рассказал все, что случилось этой страшной ночью.

Бесшумно вертелись лопасти вентилятора, дрожащего под потолком. Собеседники склонились друг к другу. Они сидели в мягких кожаных креслах, около письменного стола. Громко стучали большие настольные часы, отсчитывая секунды… Каждая секунда — глоток воздуха.

Сколько их осталось, этих глотков, там, внизу, в подводном доме?..

— Нет, Джафар, ты не прав, — сказал Рустамов вставая. — Я не верю, что мы бессильны! — Он энергично зашагал по комнате.

— Пойми, что сейчас никакая техника не поможет… Мне стыдно в этом сознаться, но это так… — тихо, с какой-то затаенной обидой заговорил Агаев. — Я глаз не могу закрыть… Все вижу, как крутится воронка и лопаются пузыри там, где был подводный дом… Я как неживой… Режь мне руку — кровь не выступит…

Он замолчал, словно прислушиваясь к голосам за окном; затем, не глядя на стол, раздраженно похлопал по нему рукой, отыскивая коробку с табаком, быстро набил трубку, закурил… Вдруг он отбросил ее — трубка ударилась о бронзовую пепельницу.

Агаев вскочил с кресла и заговорил хрипло и отрывисто:

— Не могу об этом думать!.. Я брата в бою потерял… Но давно уже закончилась война на нашей земле… — Он подошел к окну, прислушался к веселым голосам, доносившимся с набережной, и продолжал: — Слышишь, Али, они смеются… Они счастливы! Все давно осталось позади… Кто из них может подумать, что сейчас, в дни мира, командир Агаев потерял самого лучшего из своих людей и единственную машину, стоящую не один десяток миллионов…

— Неправда, Джафар, борьба пока еще продолжается… За этот мир и самое большое счастье на земле: за то, что мы, большевики, называем коммунизмом.

Рустамов замолчал, подошел к Джафару, по-дружески обнял его и спросил:

— Что ответил Ленинград?

— Для такой глубины скафандров, как правило, не существует. Однако ленинградцы будут испытывать новую конструкцию специальных скафандров, рассчитанных на очень большое давление… Но время… понимаешь, время!

Рустамов уже ходил по комнате и, казалось, не слушал директора. Вот он остановился у стола, повернул к себе часы и, медленно шевеля губами, словно что-то высчитывая, взглянул на Агаева.

Директор бесцельно смотрел на стрелки часов и думал только об одном: как решить задачу, которая ему казалась невероятно сложной, почти невозможной. Триста метров глубины… Тысячи тонн нагрузки…

— Сложнейшее оборудование… Глубоководные скафандры… — как бы дополняя свои мысли, уже вслух проговорил он. — Ничего похожего не существует нигде… Нельзя подвести понтоны… Водолазов, имеющих опыт работы на такой глубине, нет… Я помню одного из таких, еще до войны: он спускался в специальном скафандре на девяносто метров… Но ведь это редкость… Я не знаю, что покажут испытания в Ленинграде… Батисферу из Одессы, даже если бы мы и сумели срочно ее доставить, все равно нужно специально переоборудовать, иначе ничего не получится… Нет, Али, я не вижу выхода.

— Не согласен! — резко сказал Рустамов. — Почему ты думаешь, что только Эпрон или какая-нибудь другая мощная организация может поднять танк, спасти Васильева?.. Вот камень, кусок породы… — Парторг взял со стола черную, обточенную волнами гальку и продолжил: — Каждый смотрит на этот камень по-разному… Мариам видит в нем осколок твердой породы, которую не скоро пройдешь даже ее сверхскоростным электробуром. Саида думает, насколько прозрачен он для ее локаторов. Гасанов смотрит, как крепко будет держаться его труба в такой породе… И в то же время они смотрят на него одинаково — глазами людей-новаторов. — Он со стуком положил камень на стол и опять взволнованно зашагал по комнате. — Можно ли надеяться на другие организации, когда времени осталось так мало! Ты прав, Джафар: у нас нет выхода… Только дерзкая, смелая мысль может решить эту задачу… совсем иным путем — без скафандров и батисферы. Я верю в наш коллектив. Верю, что именно здесь родится эта мысль…