Золото Удерея - [2]

Деревня встречала его мерцающими огоньками в слюдяных окошках изб, лаем собак, пьяными криками от заезжего двора. Все как вчера, деревня теперь засыпала поздно. Проезжий путь, проложенный через нее, постепенно менял сложившийся веками размеренный деревенский уклад. А изменилось все. Несколько лет назад где-то там, на реке Удерей, старательский люд нашел золотые пески. С ранней весны, еще по снегу, спеша Ангару по льду перейти, тянулись теперь ватаги через деревню на север. По двое, по пятеро, а то и дюжиной шли, редко на лошадях, телегами и повозками, а больше пешком, шли и шли со всей России. Кто, — по слухам от бывалых людей, в надежде разбогатеть в одночасье, шли к Удерей-реке. Кто — сам по себе, воли да удачи искать в этих необжитых таежных краях. С той весны и стали в деревне замки на двери вешать — лишняя трата, да с ключами забота. С другой стороны, веселее стало. Деревенский богатей Иван Авдеевич Никифоров подсуетился, съездил в Енисейск, бумаги справил да кабак открыл рядом с заезжим двором. Вот в тот кабак Федор и носил свежую рыбу, за нее прыщавый Епифан, что за стойкой стоял, булку хлеба давал, а то и деньгами платил. Немного, да все в доме прибавка. После того как сгинул в тайге отец Федора, трудно стало жить. Бабушка обезножела уж как год. Мать да две сестренки младшие при одних-то его мужицких руках… Небольшое хозяйство кормило, корова, лошадь, козы, куры — вся эта животина пропитания на долгую зиму требовала, потому Федору не до ребячьих забав было. Днем управлялся с хозяйством, помогал матери, вечером бегал на Ангару, ловил налимов на отцовскую снасть.

Федор подошел к заезжей избе. В потемках углядел нескольких привязанных у коновязи лошадей и крытую, на больших тонких колесах, фуру. Такой необычной телеги Федор еще не видал — прямо шатер на колесах. Это хорошо, подумал он, значит, Епифан кривить рожей не будет, возьмет рыбу и заплатит. Гостей заезжих кормить будет свежей ухой.

Федор смело шагнул в широко распахнутые двери кабака, в гул пьяных голосов.

— Это что за отрок? — услышал он чей-то грубый голос.

Осмотревшись в полутемном зале, сквозь висящий табачный дым, смешанный с винным духом, Федор увидел сидевшую за большим, покрытым скатертью столом компанию. В центре, в малиновой шелковой косоворотке, сидел и смотрел на него широкоплечий скуластый мужик с могучей гривой: из кольца в кольцо черные волосы и борода. Его озорные с хитринкой глаза никак не вязались с хриплым грубым голосом.

— Кто таков, сказывай? — повторил он свой вопрос, и все сидящие за столом, обернувшись, пытливо посмотрели на оробевшего Федора.

— Федор, Васильев сын, Кулаков, — назвался мальчишка.

— А не рано ль тебе, Федор Кулаков, по ночам в кабаки заходить?

— Я не для блуда пьяного сюда пришел, я рыбу принес свежую с реки, — ответил Федор.

— Так, значит, мы здесь блудом занимаемся, ха, ха, ха! — громко захохотал бородач. — А он по делу зашел, во как! А ну, показывай рыбу. Мы ее купим, если не брешешь!

— Брешут собаки, а я всегда правду говорю. — С этими словами Федор снял с плеч мешок и, ловко развязав его, вывалил на свободный стол налима.

— Ого, вот это зверюга! — воскликнул сидевший ближе к столу мужик.

— Знатная рыбина! — прогудел прокуренным басом еще кто-то из сидевших за столом.

В это время из каморки вышел Епифан и, увидев на столе налима, гнусаво закричал:

— Ты чё, Федька, рыбу вывалил на стол, тащи ее сюды, возьму, так и быть!

— Не, дядя, погодь. Эту рыбину я сам покупаю, ты ее после своим кухаркам отнеси, пусть готовят, — твердо сказал бородатый, пытливо разглядывая Федора. — Никак сам поймал?

— Сам, — ответил Федор.

— Во брешет пацан, а! — крикнул кто-то из мужиков.

Федор насупился, готовый ответить, но не успел.

Епифан, стоя у стойки, вдруг вступился за него:

— Сам он ловит, безотцовщина, точно говорю, батька его уж второй год как в тайге пропал.

Тишина, наступившая в кабаке, вдруг разорвалась грубым, но веселым голосом бородача:

— Ну, раз такое дело, Степан, ну-ко, достань кошель!

Здоровенный детина вытащил из-за пазухи увесистый кожаный кошель и поставил его перед бородачом. Тот, развязав шелковую веревку, запустил в него свою пятерню и, вытащив, положил на белую скатерть стола окатыш желтого цвета, чуть меньше голубиного яйца.

— Что артель скажет, не дорого платим мальцу за рыбу? — подмигнув Федору, спросил бородач у своих товарищей.

— За правду, за смелость, за удачу — достойно! — громко и весело, под одобрительный шум артельщиков, сказал за всех Степан. — Плати, Семен! Эй, чё встал, как пень, забирай рыбу на кухню, жареную хочу!

Епифан, не сводя глаз с золотого самородка, суматошно укладывал скользкую рыбу в фартук.

— Ой, подфартило тебе, Федька, ой подфартило, надо ж так, а… — шептали его губы.

— Держи, малец, мамке отдай! — протянув ему окатыш, сказал бородач.

— Что это? — спросил Федор, взяв его в ладонь.

— Это золото, парень, самородное, с Удерей-реки! Смотри не утеряй, за этот самородок хорошего коня купить можно!

Федор низко поклонился артельщикам и протянул самородок назад:

— Нельзя так, я вам налима, а вы мне коня.

— Не сумлевайся, сынок, бери, сделка честная, старательская, — зажал мальчишечью ладонь с самородком старый артельщик. — Раз артель решила, значит, твой налим того стоит! Верно говорю, мужики?