Золотая жила для Блина - [33]

— Дошло, — заметил Митька.

— А ты что сидишь?! — накинулась на него зеленоглазая. — Девушка тут прыгает, крошка-малютка безногая, а он и не чешется! Ну-ка, помогай!

— Была бы записка, они бы придавили ее пассатижами, чем под камнями прятать, — ответил Блинков-младший.

Зеленоглазая молча вернулась и села у костра.

— Отсюда две дороги: по просеке в гору и вниз по реке, — продолжал Блинков-младший. — Ты думаешь, они ушли на гору нас искать, но точно не знаешь. И я так думал, а теперь сомневаюсь. Может, плот построили не уголовники, а наши. Они обязательно должны были оставить записку здесь, на перекрестке. А раз ее нет, я считаю, что очки и пассатижи и есть записка.

— Ну, почему?! Они что, не могли по-человечески написать?!

— Может, им нечем было писать. Но скорее они шифровались от уголовников… — Блинков-младший так сказал, и самому понравилось. Догадка была верная! Не хватало одного штришка, чтобы объяснить все, над чем он ломал голову. — Лин, — спросил Митька, — а в самолете должно быть оружие?

— Полагается, — подтвердила Лина. — Ружье.

— Ружье или карабин?

— Ружье, — твердо ответила зеленоглазая. Митька подумал, что гильза из барака, конечно, не подходит к охотничьим ружьям, и на всякий случай спросил:

— А сколько у него стволов?

— Стволы — это дула? — уточнила Лина.

— Стволы — это стволы. А дуло — тот конец ствола, из которого вылетает пуля.

— Какие тонкости! — фыркнула Лина. — Один ствол. На медведя.

— Нарезной, — догадался Митька. — А калибра ты, конечно, не знаешь.

— Там нет калибра, — сморозила зеленоглазая. — Оно стреляет готовыми военными пулями. Десятизарядное! На него в милиции дают особое разрешение.

И все стало ясно. «Десятизарядное ружье по особому разрешению» и «военные пули» в переводе на мужской язык могли означать только «карабин Симонова» и «боевые патроны».

Митька показал гильзу:

— «Пули» такие?

— Я ему внутрь не заглядывала, — пожала плечами Лина.

— Такие, — убежденно сказал он. — Похоже на то, что наши ночевали в бараке. А уголовники — в доме, это мы и раньше знали. Ночью они полезли в барак. Была разборка, наши пальнули в потолок для острастки. После этого уже никакую записку оставлять было нельзя. Даже просто «Мы живы».

— А это почему? — не поняла Лина.

— Чтобы уголовники не прочитали.

— А если бы и прочитали, то ничего новенького не узнали бы.

— Они узнали бы, что есть еще какие-то люди, которым написана записка, — мы с тобой, — возразил Митька. — А очки и пассатижи для уголовников просто очки и пассатижи, потерянные. А для нас письмо. Половину мы уже прочитали: я узнал папины очки, ты узнала номер папиного самолета на «щипцах», это и значит «Мы живы». Теперь давай вспомним, как они лежали.

Лина вздохнула. Митька понял это как знак согласия и начал допрос по шажку: «Как по просеке шла, помнишь? Шла, шла, вышла к берегу и… Что? Сразу их увидела? Или сначала к воде подошла? Не помнишь? А как подобрала их, помнишь? Руки у тебя были мокрые или сухие?»

Через пятнадцать минут он знал все, что было нужно. Пассатижи и очки лежали так, что Лина сразу набрела на них, как только вышла с просеки на берег. Причем очки смотрели стеклами на реку, а пассатижи были повернуты рукоятками к просеке, а сжатыми губками опять же к реке. Не нужно было особого воображения, чтобы увидеть в них стрелку.

— Ты просто построил плот и хочешь плыть, — упрямилась Лина.

— Положим, с твоей ногой идти все равно нельзя. Так что плыть нам придется по-любому, — ответил Митька. — Вопрос, куда: на тот берег и там ждать или вниз по течению, пока не приплывем в какой-нибудь поселок.

— Или пока не опрокинемся, — буркнула Лина. — Знаешь, какие здесь реки! Только и слышишь: на Мучном лодка перевернулась, на Дедушке катер разбился. Это пороги на Подкаменной, Тунгуске — Мучной и Дедушка.

Широкая и мелкая у берегов река выглядела безобидной. Митьке не приходило в голову, что на ней могут быть пороги.

— Может, наша река поспокойней, — без особой уверенности сказал он.

— Ладно, поплывем, все равно деваться некуда, — согласилась Лина. — Собирай вещи, а я еще наловлю рыбы, сколько успею.

Ловить рыбу зеленоглазая умела. Митька даже позавидовал. Мушку из перьев с легким крючком, без грузила, сносил даже слабый ветерок. Лине удавалось так забросить удочку, чтобы ветерок мешал, а нес мушку прямо под нос рыбе. Обычно рыба клевала не сразу. Бросившись к упавшей воду мушке, она вдруг сворачивала в сторону. Соображала, что ее покупают на пучок куриных перьев с красной ниткой. Тогда Лина поддергивала удочку, заставляя мушку взлетать над водой и падать. Рыба опять бросалась и сворачивала. А Лина дергала. А мушка плясала на воде. И в конце концов рыба ее хватала. Митьке казалось, что при этом она думала: «Черт с тобой, съем твои перышки, только отвяжись».

Пока он вынимал колышки и собирал парашют в охапку (все равно нести недалеко), Лина сделала четыре заброса и каждый раз цепляла рыбу. Правда, вытащила только одну. Крючок из булавки был без бородки, и рыба легко с него сходила. Две сорвались, взлетев над водой, а одна удрала уже с берега, проскакав полметра до реки. Но все равно это было здорово.