Золотая ветвь - [51]

Когда у галласов женщина устает от забот по хозяйству, она начинает говорить бессвязные речи и нелепо вести себя. Это признак того, что на нее снизошел святой дух Калло. Муж тут же простирается перед ней. Она не именуется более супругой, а носит титул „повелительницы“. Она не печется более о своих домашних делах, и ее воля становится божественным законом.

Народ почитает царя Лоанго так, „как если бы он был богом, и называет его Самби или Панго, что значит бог. Он верит, что царь может по желанию вызывать дождь, и один раз в году, в декабре, когда люди нуждаются в дожде, они приходят просить Самби даровать его“. По этому случаю царь, стоя на тзне, выпускает в воздух стрелу, которая якобы приносит дождь. Приблизительно то же самое рассказывают о царе Момбасы. Царь Бенина — до того как оружие английских морских пехотинцев и матросов положило внезапный конец его духовному правлению на земле — был главным объектом культа в своих владениях. „Он занимает более высокое положение, чем папа в католической Европе, так как он не наместник бога на земле, но сам бог. Подданные должны подчиняться и поклоняться ему как богу, хотя мне кажется, что источником поклонения является скорее страх, чем любовь“. Царь иддахов заявил английским офицерам, участникам нигерийской экспедиции: „Бог создал меня по своему подобию. Я совершенно подобен богу, и он поставил меня царем“.

Кровожадный монарх Бирмы по имени Бадонсачен, на самом лице которого отразилась врожденная жестокость его природы, за время своего правления лишил жизни большее число жертв, чем враги государства. Он вообразил, что он более чем простой смертный и что это великое отличие даровано ему в награду за многочисленные добрые дела. Поэтому он сложил с себя титул царя и вознамерился превратиться в бога. С этим намерением Бадонсачен (в подражание Будде, который, прежде чем возвыситься в ранг божества, оставил царский дворец и сераль и удалился от мира) ушел из дворца в самую большую пагоду в Бирме, сооружением которой он занимался многие годы. Там он вел беседы с самыми учеными монахами, стараясь убедить их в том, что пять тысячелетий, назначенных для соблюдения закона Будды, ныне истекли и что сам он — бог, который должен явиться по истечении этого срока и заменить старый закон своим собственным. Но к его великому разочарованию, многие монахи принялись доказывать как раз противоположное. Разочарование это вкупе с властолюбием и раздражением от лишений аскетической жизни вскоре разубедили его в воображаемой божественности; он вернулся в свой дворец и гарем. Королю Сиама „поклоняются наравне с божеством. Подданные не имеют права смотреть ему в лицо; когда он проходит, они простираются перед ним ниц; они появляются перед ним на коленях, опираясь локтями о землю“. Для того чтобы говорить о его священной особе, о его атрибутах, имеется особый язык; им должны пользоваться все, кто говорит с ним или о нем. Даже сами туземцы испытывают трудности в овладении этим особым словарем.

Волосы на голове монарха, подошвы его ног, его дыхание, короче, любая часть его тела (внешняя или внутренняя) называются особыми именами. Вот он пьет, спит или гуляет — все эти действия обозначают специальными словами; слова эти не могут применяться к действиям другого лица. В сиамском языке нет слова для описания существа более высокого ранга и достоинства, чем монарх; поэтому, когда миссионеры говорят о боге, они вынуждены пользоваться туземными словами, применяемыми к их царю.

Но ни одна страна в мире, вероятно, не изобиловала богами в образе людей в такой степени, как Индия, и нигде божественная благодать не изливалась так щедро на все общественные классы — от правителей до молочников. Так, у тода, пастушеской народности с Нилгирийских гор на юге Индии, святилищем служит маслобойня, а приставленный к ней молочник считается богом. Один из таких божественных молочников на вопрос, приветствуют ли туземцы тода солнце, ответил: „Эти бедняги да. Но почему я, бог, — сказал он, ударив себя в грудь, — должен приветствовать солнце?“ Все тода, включая его собственного отца, простираются ниц перед молочником, и никто не отважится в чем-либо ему отказать. Никто, кроме другого молочника, не смеет прикасаться к нему. Всем, кто обращается к нему за советом, он голосом бога изрекает предсказания.

Далее, в Индии „всякий царь почитается немногим меньше живого бога“. Индусская книга законов Ману заходит еще дальше. „Даже о младенце царской крови, — утверждается в ней, — оскорбительно думать, что он простой смертный, так как он является великим божеством в человеческом образе“. Рассказывают, что в Ориссе существовала секта, которая при жизни покойной королевы Виктории поклонялась ей как главному божеству. И в наши дни в Индии всякий человек, отличающийся большой силой или доблестью или предполагаемой способностью творить чудеса, рискует стать объектом культа. Так, одна секта в Пенджабе поклонялась божеству по имени Никкал Сен. А был этот Никкал Сен не кем иным, как внушавшим ужас генералом Николсоном, и никакие слова и действия генерала не могли охладить пыл его поклонников. Чем больше он их наказывал, тем больше возрастал религиозный ужас, с которым ему поклонялись. В городе Бенаресе одно прославленное божество воплотилось в знатного индуса, обладателя благозвучного имени Свами Бхаскаранандажи Сарасвати, необычайно похожего на покойного кардинала Мэннинга, только более остроумного. Глаза его лучились человеческой доброжелательностью, и божеские почести, которые воздавали ему доверчивые поклонники, он принимал, что называется, с невинным удовольствием.