Золотая шпора, или путь Мариуса - [8]

Расмус на сей счет не волновался. Обезьяньего в его лице и его фигуре было чуть больше, чем перца в свадебном пироге. Повторяем: парень имел свой шарм. Это был тот типаж, который так вдохновляет беззастенчивых бумагомарак, сочинителей сентиментального чтива. Завидев Расмуса, они тут же бросились бы к своим столам описывать его "светло-оливковое лицо, дышащее печатью подлинного героизма". По поводу его раскосых светло-серых, пугающих глаз они бы сказали: "Неизбывно хищно сощурены". О взгляде: "Тяжелый, как десница Господня". О губах: "Тонки, как уста святого, и жестки, как у подвижника". О подбородке: "Грубый, будто высеченный из мрамора, он свидетельствует, что этот человек не остановится на полпути". И далее: "Низкий этот лоб, эти густые темные сросшиеся брови выдают упрямца, но упрямца целеустремленного, чье упрямство созидательно, угодно Богу и потому относимо к достоинствам, никак не к недостаткам". Уф!

Расмус был боец, вояка, победитель. Свободолюбивый, как необъезженный мустанг. Мужчина с самой что ни на есть большой буквы. При этом не башибузук какой-то. Это был самец, сохранивший все то первородное, что заложила в самца природа. В этом и крылся секрет его успеха. То изначальное, что природа заложила в самок, заставляло деревенских девок опадать, как перекисшее тесто, перед широкоплечим Расмусом, тонким в талии, обезоруживающе победоносным. Он в упор этих девок не видел, пока ему не наступала пора воспользоваться одной из них. Тут он выбирал жертву, оценивал, презрительно выпятив губу, всем своим видом давая понять, что уж как-нибудь и без женского мяса обошелся бы. Поражений Расмусу испытывать не довелось. Проиграть для него было так же немыслимо, как бродяге стать шталмейстером. По этому поводу Тильда, старшая сестра Расмуса, подозрительно мудрая для своего пола и ведьма к тому же, замечала: "Ты, Мусти, не знаешь, где остановиться. Тебя и прибьют из-за этого. Хорошо бы тебе морду пару раз начистили. Подходящая наука". Расмус в ответ усмехался: "Горьким быть — расклюют, сладким быть — проглотят". И кому-кому, но уж бабам уступать ни в чем не собирался. Ну, а если они пытались сопротивляться — просто брал свое. Насилие, говорите? Какое насилие? Брал то, что принадлежало ему по праву рождения. Ведь дикарь в джунглях не спрашивает манговое дерево, принадлежит ли дереву манго, которое этот дикарь срывает. С женщиной спят или сразу, или никогда — был девиз Расмуса.

Но, если бы он проявлял смелость только с женщинами, то перестал бы уважать себя. Никто не мог вспомнить, чтобы паренек хоть чего-то испугался. Никто. Да что говорить! Он, пожалуй, единственный в деревне, осмеливался произнести вслух слово «ракал». А это, знаете, вершина героизма. Что такое «ракал»? Дикий кабан, еще не прирученный. Потрясающе сильный и смертельно опасный зверь. Первый враг крестьян Северных провинций. Того, кто здесь произносил вслух слово «ракал», тут же одергивали: "Беду накличешь!". Для определения ракала в устной речи существовало огромное число эвфемизмов — "огненный черт", "отец демона", "тот кто живет в лесу"… А Расмусу эвфемизмы были до лампочки. Он верил в свою силу и отрицал идиотские предрассудки. "У тебя точно есть харат!" — говорила ему сестра Тильда. Она, как ведьма, знала такие вещи. Что такое «харат»? Колдовская сила, которой обладали инглуды, демоны, возникшие из дыхания первоначального великана Мертина.

Друзья сидели в домишке Мариуса, за столом. Мариус — на лавке, Расмус — на специальном рундуке, в котором отец хранил то, что считал вещами особой ценности. Рундук требовал решительной модернизации. Владелец рундука оглушительно храпел за стеной. В противовес, за окном успокоительно звенело соловьиное глиссандо.

Расмус посмотрел на друга и горестно покачал головой:

— Вот простофиля! Вырасти вырос, а ума не вынес!

Это Расмус мог. Пословицами и прибаутками сыпал направо и налево, достигая порой то, чего не достигнешь отточенным красноречием. На столе нелепым мертвенным мазком улегся лунный блик. Что Мариус мог возразить? Уж влип, так влип, не поспоришь. Но он знал друга. Расмус — не из тех, кто тратит время на бесплодные упреки. Он не станет жевать тягучую дидактическую жвачку. Он — человек практический.

— Что делать добираешься, чума? — спросил Расмус.

— Ничего! — угрюмо отрезал Мариус.

Расмус взъерошил жесткие, как проволока, черные свои волосы.

— Я одного не пойму, — покачал он головой. — Как ты сообразишь, кому эту чертову шпору отдать?

— Оказано же — он сам меня найдет! — раздраженно напомнил Мариус.

— Не пойму, — скривился Расмус. — А ну как тебя завтра на отработки к герцогу Тилли загребут? А случись война — и в армию попадешь? Тогда что? Как они тебя найдут?

Мариус не ответил. Он предпочел иной поворот темы.

— Ты-то сам что бы делать стал?

— Мне-то самому никогда это дерьмо не всучили бы, — заявил Расмус.

— Да уж, — иронически протянул Мариус. — А в горы проехаться, в обитель Ордена не хотел бы?

— Да они бы ко мне на шаг не подошли, — усмехнулся Расмус. — По голове им дрыном — и весь разговор! Это ты только, тюха, дал себя связать.