Золотая решетка - [8]

Мано и Агнесса убрали со стола, перемыли посуду, радуясь этому одиночеству вдвоем, а также тому, что, не сговариваясь, распределили между собой хозяйственные хлопоты, снуя от стола к раковине, от раковины к мусорному ящику... Забыв усталость, треволнения сегодняшнего вечера, Агнесса испытывала теперь блаженное состояние, знакомое женщине, когда, наведя чистоту, перемыв, вытерев все, она показала себя куда более расторопной прислугой, чем настоящие прислуги.

- Ну что еще не сделано? - спросила Мано, оглядев строй пустых бутылок, когда все уже было приведено в порядок. - Скажите, вам очень хочется спать? Вы, конечно, уедете утром из-за вашего малыша, и я вас снова потеряю из виду на целые месяцы.

Впервые они встретились в Париже в иные, далекие уже времена и возобновили знакомство, когда Агнесса переехала на юг, на Лазурный берег, где расстояния между соседями растягиваются и сжимаются, как резина. Они чувствовали взаимную симпатию и все же скорее наблюдали друг друга, чем старались сблизиться; объяснялось это не только известной замкнутостью и недоверчивостью обеих, но и разницей в годах, поскольку Агнессе не было и тридцати, а Мано - за сорок. Все, что в Мано напоминало деклассированную богему, притягивало Агнессу и одновременно отталкивало, так же как вдова живописца, принадлежавшего к знаменитой школе "диких", видела в этой дочери крупных буржуа представительницу касты, ненавистной вольным художникам.

Теперь они сидели рядом в конце длинного пустого стола, они были одни в этом подвальчике, размалеванном бог знает как, но привлекательном уже тем, что сюда не проникала жизнь извне и что здесь они могли чувствовать себя защищенными, забытыми, как ни коротка была эта передышка; они спокойно, не торопясь, допивали оставшуюся на донышке бутылки водку. Только тут Агнесса вынула из своей сумочки нетронутую пачку сигарет "Голуаз". Мано так и ахнула. Она была страстной курильщицей и всегда пользовалась длинными мундштуками, бывшими в ходу в двадцатых годах; ныне, когда женщинам табаку не выдавали, она старалась обмануть свою жажду курева, посасывая мундштучок из черного дерева или слоновой кости, но, увы, без сигареты. Впрочем, очень многие курильщики с той же целью держали в зубах потухший окурок. Агнесса подарила ей всю пачку.

- Это рождественский подарок от моего пациента старика рыболова, которому я делаю уколы, - объяснила Агнесса. - Выделил из своего пайка. Правда, очень мило с его стороны?

- Какую только гадость нам не подсовывают,- сказала Мано, выпуская дым из ноздрей. - И как вкусно.

Вдруг она решила объяснить, почему среди гостей оказалась Тельма Леон-Мартен.

- Она может быть полезна всем нам в отношении аусвейсов. Правда, у нее есть кое-какие довольно гнусные черты, но такими связями не бросаются. А вы заметили, кстати, кроме капитана, все за ней немножко ухаживали.

- Вам не нужно оправдываться, Мано. Я очень довольна, что увидела ее. И услышала.

Мано теперь уже по-настоящему наслаждалась, сжимая в зубах мундштук с самой реальной, а не воображаемой сигаретой.

- Агнесса...- она с упоением вдохнула струю дыма, не отрывая глаз от кончика сигареты, тлевшего в двадцати сантиметрах от ее губ. - Не знаю, может быть, это сочельник навел вас на мысль о святом семействе, но ваше семейство, если на то пошло... Вы, значит, сторонница забвения обид? Я позволяю себе употребить слово "обиды", - добавила она, - поскольку я могу судить...

Она была почему-то уверена, что Агнессе хочется поговорить о своих близких, да и сама Мано на сей раз испытывала несвойственное ей чувство любопытства. В конце концов должно же что-то скрываться за этим покровом тайны, который вот уже два года не желает приподымать Агнесса. Мано хотелось узнать историю молодой мадам Буссардель не для того, чтобы передавать ее посторонним, а для того, чтобы самой понять то, что произошло и о чем яростно сплетничали люди, хотя никто до сих пор не мог толком объяснить, что, собственно, произошло. Жители Лазурного берега прекрасно знали, что Буссарделям принадлежит в Пор-Кро чудеснейшее поместье, называемое "Мыс Байю"; впоследствии прошел слух, что один из Буссарделей, двадцатилетний юнец, стал жителем Байю; о нем, впрочем, известно было очень немногое, поскольку он предпочитал одиночество. О нем уже начали было забывать, как вдруг общее внимание привлек его брак с девушкой, носившей тоже имя Буссарделей, родной дочкой биржевого маклера, которая была старше своего кузена, что вызвало дополнительные толки. Но вскоре разнеслась всех взволновавшая весть о смерти Ксавье, и немедленно возникло до десяти вариантов, по-разному и весьма противоречиво объяснявших эту кончину. Весть распространилась по всему Лазурному берегу, как круги по воде, что является свойством прибрежной полосы Средиземноморья, ибо приморская молва более гулка, чем полушепот провинциальных слухов. Но найти источник ее столь же трудно - это нечто среднее между криком парижского глашатая и неуловимой африканской "телеграфией". Как только в этих французских городах и весях случается подобная история, обнаруживается какая-нибудь фамильная тайна, в которой приятно порыться, все общественные и пространственные дистанции сокращаются, и тут уж все начинают действовать заодно: и адмиральские жены, господствующие в салонах Тулонского порта, и призрачные старушки, дрожащие даже под солнцем Ле Канне или Монте-Карло, в которых с трудом можно узнать парижских актрис девятисотых годов, и старые салонные львы, живущие теперь доходами со своих крошечных садиков, и процветающие фабриканты местных аперитивов. Вопреки всем усилиям открытия были самые скромные, да и недостоверные; Агнесса забилась в свой уголок, а затем началась война. И ту, которой знаменитое имя Буссарделей было дано дважды - первый раз в младенчестве и вторично в недолгом браке, - потеряли из виду где-то за взгорьями крохотного островка.