Золотая пуля - [8]

Роб не хотел в проулок, по всему выходило, что он высунет голову, а там Мормо.

«Ты уже у него на мушке, придурок, – подсказал «уокер». – Ниже голову».

Надо зайти с тыла, а не штурмовать в лоб. Но Роб упрямо лез вперед. Он уже насмотрелся. Хватит обходных маневров!

На выходе, перегораживая переулок, лежал Дюк.

Роб узнал его, несмотря на то что шкура жеребца превратилась в сплошную кровавую рану, а сам он больше напоминал кусок фарша, провернутый через гигантскую мясорубку. То, что Роб принял за обрывки кожи, оказалось ковром из мух. «Черт». Как бы то ни было, действовать стоило быстро. Роб убрал оружие, чувствуя себя голым, и опять попытался спрятать нос в ладони. Вонь была чудовищной. Мухи взвились разом, негодующе приветствуя Роба.

С коня живьем сняли шкуру.

Дюк еще дышал. Мормо вставил пластиковые трубки ему в ноздри, пасть шипела кровавой пеной, но животное отказывалось умирать, конвульсивно дергало копытами, косило на Роба огромным выкаченным глазом. Стрелок протиснулся мимо, никакой души не хватит жалеть каждого, но совесть взяла свое. Тварь, конечно, прокусила ему руку, но кое-что он был ей должен. «Не трать патроны», – предупредил рассудок, но Роб отмахнулся.

«Баааам», – отдалось в плечо яростью «Уокера». Дюк дернулся, перевернулся на спину и забил копытами в воздухе. Одна нога переломилась и повисла на лоскутах мышц. «Бам», – спокойно добавил «уокер». «Бам», – и жеребец обмяк грудой освежеванного мяса.

Роб перезарядил револьвер. «Теперь Медведь». Оскальзываясь, рискуя в любой момент подвернуть или хуже того – сломать ногу, Роб побежал прочь. Мухи шли в лобовую, хлестали по рукам и лицу, мерзкие пули мелкого калибра. Мухи торопились назад к трапезе.

Ноги хлюпали в кровавой грязи. Когда Роб понял, что ступает по кишкам, его замутило. Стрелок резко остановился, отшатнулся было, но споткнулся о чьи-то ноги и упал. Чуть не навернулся лицом прямо в чью-то раскуроченную спину. Выставил руки при падении и так зверски ударился культей, что боль выжгла из него всю брезгливость. Когда мир перестал быть белым и вопить, Роб открыл глаза, стер с лица кровь и разрешил себе увидеть правду.

Весь город нашел свой конец в этом тупике. Мормо торопился, но отказать себе в небольшом шоу не смог. Тварь изнемогала от тяги к театральным эффектам. Дикое, нарочито людоедское искусство, которое подчеркивало: между нами пропасть, разумное существо не станет творить такого.

Некоторые люди еще притворялись живыми. Они стонали, скребли пальцами, как раздавленные жуки, ощупывали стежки, что забрали у плоти автономность, отрезали и выкинули необходимость отвечать строго за себя. Люди были обречены.

Джек Мормо сшил их воедино. Ему не хватало материала, чтобы сделать это, поэтому он использовал шкуру Дюка, чтобы сметать из людей огромный мясной ком. Грубо, но надежно.

Мормо развлекался. С некоторых снял лица. Всем без исключения заштопал рты. Значимую часть композиции расположил картинно, постарался, выстроил мизансцену. Теперь Роб радовался тому, что вода так легко покинула его желудок. Он мечтал вздернуть больного ублюдка! Разорвать его тягачами. Залить цементом. Вколотить в глотку огромный раструб и накачать его кипящим машинным маслом. Насадить на трубу паровоза, как на кол.

Медведь венчал эту Голгофу.

Мормо запихал его на самую вершину. Гражданин Конфедерации Джеремайя Смоки, так нелепо подставивший уши под ведмачий речитатив, казался пловцом, вынырнувшим из воды и силящимся достать рукой до борта бассейна. Роб не видел его лица и внезапно понял, что даже благодарен палачу за этот невольный подарок.

Указательный палец Медведя, ободранный до кости, упирался в кровавую надпись на стене:

ОТСТУПИСЬ

На мгновение ноги отказались повиноваться.

Роб всякое повидал. В конце концов, он воевал – хотя гордиться тут особо нечем. Сжигал деревни с женщинами и детьми. Отнимал у озверевших братьев девочку лет десяти – она все равно не пережила ночи, ее забрал майор. Девчонка вбила насильнику в горло перьевую ручку, а утром ее повесили. Роб до сих пор помнил ее расцарапанные ноги, двумя тонкими ветками качавшиеся под окровавленным подолом.

Война раздевала душу, раскапывала ее нужники, вываливала наружу потаенное дерьмо.

Но тут случилось иное.

Здесь пировал Зверь, сытый, самодовольный, уверенный в своей безнаказанности.

Роб покачнулся, надо было упасть, смешаться с кровавым месивом, стать мясом и кишками. Пройти эту инициацию. Но он лишь полез на кучу еще дышащих, шевелящихся трупов, чтобы вырвать из нее товарища.

И только закончив, обнаружил, что плачет кровью.

* * *

– Ты… – сказал Медведь, увидев его. И даже попытался улыбнуться.

– Как ты, друг? – спросил Роб. Он приставил револьвер к виску Медведя и взвел курок.

– Рооо…

– Что?

– Роооо! – Изо рта Медведя полетела кровь.

– Что, дружище?

– Пииить.

Роб покачал головой. Воды нет.

– Ну ты… и зануда, – сказал Медведь. Роб кивнул и выстрелил.

«Так и есть, дружище. Так и есть». Охотник снова был прежним – кровавая магия Джека Мормо оказалась сильнее ведьминых чар. А может, это была смерть. У нее свои чары. Медведь, огромный, освежеванная туша плоти, лежал на песке, вытянувшись, и не дышал. Золотая пуля снесла ему полголовы. Из швов, снятых Робом, торчали обрезки кожаных ниток. В животе охотника, вспоротом, а затем заштопанном вкривь и вкось, что-то шевелилось. Роб не горел желанием узнать, что именно. Нет, спасибо.